Есть на Волге утес
Шрифт:
К рассвету выяснилось — наших убито трое, ранено двенадцать, солдат и стрельцов на дво<ре лежало около двадцати. Поручив есаулу наводить в усадьбе порядок, Аленка вместе с Настькой принялась помогать раненым. Развязала котомку, вытянула свои травы и снадобья, сбросила кафтан, засучила рукава. Настька вскипятила воду, нашла чистого полотна для перевязки, изодрала его на ленты. Казаки вносили в избу раненых, Аленка и Настька промывали раны, посыпали сухим порошком из руты, тысячелистника и.горчавки. Когда сухие травы кончились, Аленка сходила за усадьбу, принесла крапивы, подорожника и листов мать-мачехи. Она знала — выжатый сок этих трав чудесно заживляет свежие раны, не дает им гноиться.
В избу то и дело заскакивали ватажники, чтобы глянуть на невиданное и удивительное. Многие из них ходили в бой со Стенькой Разиным или в других ватагах, и везде было не до раненых. Если тебя покалечило в бою, то либо подыхай, либо, как волк, зализывай раны сам. А здесь... «воевать за таким атаманом будет гораздо надежнее»,— говорили они, и слух этот скоро разнесся по всей ватаге.
После перевязки раненых укладывали на телеги — значит, кидать на смерть их не будут.
И еще понравилось ватажникам — атаман всю одежду, взятую в усадьбе, велела не делить, а сперва одеть всех, кто сильно обносился, оружие и лошадей давать тем, кому надобно. Указ был такой: брать не каждому для себя, а для ватаги.
Утром разыскали отца Ферапонта, вывели из подвала. Савва на радостях хотел было обнять приятеля, но тот упредил:
— Меня стрельцы наобнимали— телеса болят нестерпимо. Мне бы сейчас штец горячих да полежать бы. Спасибо скажу потом.— Савва увел попа к себе.
Разведчики, посланные за усадьбу, донесли — стрельцов и солдат поблизости нет. Стало быть, можно дать ватажникам отдых. Когда все успокоились и улеглись где попало, в боярскую избу привели Сеньку Ивлева. Увидев Аленку, приказчик не удивился и не испугался. Он сказал мрачно:
— Не зря тебя царски слуги ловили. Каюсь, что не утопил тебя тогда по приказу воеводы. Я думал...
— Ты, Семка, не дерзи,— предупредил Савва.— Она ныне может тебя запросто повесить.
— Мне все одно. Не она, так боярин голову оторвет. Еще раз скажу — надо было утопить.
— Голову я тебе, Сенька, отрывать не буду, а отплачу тем же,— усмехнувшись сказала Аленка.— Я велю тебя женить.
— Я уже женат, детей трое. Старшая такая же кобыла, как и ты. Младшему пятое лето было. И еще скажу: я ведь тогда знал, что отец Ферапонт с разбойниками якшается. Мог бы...
Суд над Сенькой был скорый. Савва, Кукин и отец Ферапонт одногласно сказали — повесить. Аленка молча приговор утвердила. Виселицу соорудили быстро. Всем, кто прибился к ватаге после Синбирска, вешать бояр, приказчиков, дьяков не впервой. Сеньку подвели к гтетле, велели подняться на чурбак. Приказчик поглядел на Алену, спросил:
— С детьми позволь проститься?
Алена кивнула головой. Из дворницкой выпустили простоволосую бабу, девку, паренька лет десяти и мальчонку голоштанного. Баба бросилась к Сеньке, распласталась перед ним, обнимая ноги, заголосила. Что есть силы завыла девка, повисла у отца на плече. Малого Сенька взял на руки, и о« обхватил ручонками шею отца, прижался к щеке.
И сердце атамана дрогнуло. Алена встала с места, подошла к виселице:
— Ладно, прикащик. Долг платежом красен. Ради детей твоих отпущаю, помни. Только боярину Богдану Матвеичу отпиши: была, мол, в гостях ключница Аленка, благодарила, мол, за хлеб-соль боярскую. И непременно отпиши — пусть ждет в гости на Москве. Скажи — будет непременно. Отпустите его.
Потом, когда люди разошлись, Савва ворчал:
— Первая победа, и уж опьянела ты. Ускачет он в Арзамас, приведет на нас войско, и будет тебе на орехи.
— А без него, думаешь, князь Долгорукой не узнает?
— Ну-ну, гляди. А нам отсюда топать надо. Чем скорее, тем лучше.
Кукин однако, когда Савва ушел, атамана одобрил!
— Ты поступила праведно. Теперь тот Сенька нам не опасен. А народишко понял—ты не токмо за волю идешь, но и за правду.
Есаул словно в воду глядел — после полудня прибежали два мужичонка из ватаги Мишки Грешника. Один из них, терзая в руках старенькую шапчонку, сбивчиво заговорил:
— Ты бы нас к себе, того... заверстала бы. Поскольку... мы, того...
— А чем у Мишки в ватаге плохо?— спросила Алена.
— Дак ведь как получается,— ответил другой.— Атаман наш супротив бояр итти не хочет, он по-прежнему зипуны на дорогах у проезжих снимать горазд, деньгу отбирать, лошадей. А нам, мужикам, это не подходит. Нам бы к одному концу прийти надо. Не век же кистенем махать.
— А мы, думаешь, бояр одолеем?
— Если всем миром черным встать — подомнем. Ну, а нет, так и за дело свято погибнуть можно. Я говорю же — какой никакой конец должон быть. А вы, слухи идут, поступаете справедливо, раненых не бросаете. У нас вон от болотного жит.ья мрут мужики как мухи, а кто их лечит? Да никто.
— Вы только двое? А иные не захотели?
— Как же! С Мишкой дюжина, не больше. Но сорви головы, не дай бог. Их все мужики боятся. Вот нас и послали. Ты бы помогла им, а?
— Оставайтесь. О других я подумаю.
Появление этих мужиков не то чтобы встревожило Аленку, но заставило задуматься, поразмыслить над тем, что же с нею происходит. Приказав оседлать коня, она выехала в лес, чтобы подумать наедине. Начался дождь, но Аленка, не обращая внимания, ехала по дороге. Задала себе вопрос — кто она теперь? Была крепостная девка. Бежала от барина. Потом побежала от приставов. И вдруг резко сменилась судьба—стала атаманом. Вот она уже убивает врагов, судит, рядит, повелевает. Когда бежала, тут уж выбора не было. Хотелось жить, нужно было спасаться. Теперь же она должна знать ради чего вставать на этот неведомый, тяжелый путь. Ну, ради мести Челищеву, ради вызволения забо-
т
лотцев. А потом что? Вот взяла она усадьбу, завтра пойдет на Красную слободу. А тут мужики пришли — просятся в ватагу. А она только еще первый шаг сделала. Дальше будут приходить еще больше — ведь вся Русь поднялась, ходят люди, чего-то хотят, чего-то ищут. Если отказывать им—для чего тогда в атаманы встала? Если принимать, то уж уйти от них будет нельзя. Взялась за гуж... А имеет ли она право браться за этот гуж? Если не хватит сил, ума, отваги? Бросить их на погибель? Воеводы бросают людей в бой — на то они и воеводы. А ты, девка, — можешь ли ты встать над многими душами, повести их на бояр, на царя? Вон Степан Тимофеич, ей не чета, а смалодушествовал, ушел на низы. Кто-то должен заменить его. Найдется же человек. И вдруг мысль дерзкая, отважная! А почему не она? Вот мужики пришли, не к кому-нибудь, а к ней. Говорят, слух добрый идет. И раньше, в монастыре, она