Есть на Волге утес
Шрифт:
Весь день в городе шла подготовка к казни. Делали плоты с глаголями, рубили помосты для отсечения голов, ставили козлы для батожания. На площади около храма, на откосе около каменной башни и на берегу Волги.
На следующий день с утра полилась кровь. Начали с рядовых повстанцев. Им отрубали указательные пальцы правой руки. Десятникам отрубали левую руку по локоть, сотникам отсекали головы. Князь Данила потом в донесении отпишет:
«И по сыску тех воров и изменников бито кнутом
Во главе «пущих воров и завотчиков» шли Ивашка Шуст и поп Михайло. Их привели на берег. На воде покачивались тридцать плотов. На каждом по две «глаголи».
Ивашка и Михайло шли спокойно. Поп был задумчив и сумрачен, Ивашка посмеивался. Увидев с откоса плоты, произнес как бы про себя:
— Ах, водохлебы, ах, псы цепные, что удумали.— Воеводе, что стоял на коне около откоса, крикнул:— Дурак ты, князь, ей-бо, дурак! Устрашить народ хочешь? Не устрашишь — озлобишь! Еще страшнее поднимется туча, поглотит она вас, живодеров. Попомни слова мои — поглотит!
Первым вешали Ивашку. Он сам гтодошел к плоту, встал на досчатую пристань, к которой подвели плот, оттолкнул стрельца, надел петлю на шею, перекрестился. Другой стрелец багром сильно оттолкнул плот, веревка сорвала Ивашку с пристани. Петля затянулась, и поплыл плот вниз по реке, покачиваясь.
— Это вам за убиенного раба божья Романа Борятинского,— зло проговорил Данрла-князь.
Поп Михайло только перекрестился, ничего не сказал. Его последнее пристанище в жизни поплыло вслед за Ивашкой.
— Это за кровь Трофима!
На остальные плоты вешали по два человека.
Когда казни кончились, стрелецкий голова Мишка Лачинов подошел к князю, спросил:
— Обезглавленных и засеченных до смерти хоронить?
— Еще чего! Пометать всех в воду! Всех!
...Идет по стылой водной глади смертный - караван. Плоты то выстраиваются друг за другом, то, попав на быстрину, расходятся в стаю или заходят в заводь, прибиваются к берегу. Ветер раскачивает тела людей, скрипят глаголи. Люди на берегах смотрят на погибших за волю, крестятся, желают им небесного царства. И страха в душах нет ни у кого.
Воевода Борятинский вспомнил слова Ивашки Шуста через неделю. Доглядчики донесли — на берегах стекаются в ватагу чуваша и черемиса. У ангашинекого моста уж не пять тысяч бунтовщиков, а около двенадцати. Жди, князь, нового приступа на город, дрожи за свою шкуру.
2
Чуваши и черемисы за Мироном пошли охотно. Уходить на север с Илейкой им не хотелось. А под Кузь-модемьянском как-никак родная земля, семьи
Переправились на горный берег благополучно, пошли на Ангашу. Путь их лежал мимо Мумарихи. Мирон остановил людей на ночевку, сам решил проведать родной дом. Деревня встретила его тишиной. Даже собаки ле лаяли. В домах ни огонька — будто вымерла деревня.
Толкнул в дверь своего дома — заперта изнутри. Значит, кто-то есть. Постучал сильнее. Кто-то зашевелился заскрипели половицы. Женский голос спросил за дверью:
— Кто?
— Это я, Мирон,
Дверь открылась. Мирон по голосу сразу узнал женщину, которую он встретил в городе в ту злополучную пору.
— Жив, слава богу,—радостно проговорила она.—Я счас печку затоплю. Устал поди, голоден?—Она выгребла из загнетка угли,-стала раздувать их на лучину. Вспыхнул огонь. Женшина вставила лучину в светец, начала класть сухие еловые поленья в печку. Около кровати висела лубяная зыбка. В ней когда-то качался Мирон, в ней же, подрастя, качал он Левку и Гришку.
— Отец где?—спросил он тревожно, чуя недоброе.
— Левка разве не говорил? Похоронила я отца-то
— Когда?
— За неделю до покрова.
— Левка был когда?
— Дней шесть тому.
— Что сказывал?
289
— Про казни в городе, про плоты с глаголями. Теперь люди на мосту каком-то копятся. Я забыла на каком. Снова город брать будут.
— Я тогда спросить не успел. Как зовут тебя?
— Ириной зовут.
— Сын растет?
— У него одна забота — расти.
Мирон вынул лучину из светца, поднес к зыбке, откинул тряпицу. Малыш спал: вытягивал губки, чмокал.
— Его как назвала?
— Миронкой. В честь тебя. Если бы не ты...
— Чем живете?
— Брюква есть, рожь на жерновушке мелю, корову кормлю. Молочко есть немного. Сено запасено.
— Про мужа не слыхать?
— Где уж... Сколько людей побито, сколь перевешано.
— Мужики в деревне есть?
— Мало. Многия за Левкой ушли. Бабы в лесу хоронятся. А мне с малым дитем туда не ходить.
— Живи здесь. Даст бог, вернусь...
Поев пареной брюквы с хлебом, Мирон начал прощаться.
— Отдохнул бы. Утром молочка надою...
— Надо итти. Там люди ждут.