Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение

Юрчак Алексей Владимирович

Итак, до перестройки Андрей искренне верил в нравственное превосходство коммунизма и в возможность его построения. Верил он и в безусловную верность идей Ленина. При этом он не любил то, что он называл «партийным аппаратом», — высокопоставленных партийных карьеристов, относившихся, по его мнению, к идее коммунизма чисто формально и потому искажающих ее. И одновременно он горячо любил западную рок-музыку, собирал записи рок-групп и пропагандировал их на молодежных дискотеках, которые ему удавалось организовывать под эгидой комитета комсомола. Хотя Андрей об этом особенно не задумывался, очевидно, что в его сознании идеи Ленина и музыка Led Zeppelin не обязательно противоречили друг другу. Каким бы необычным ни казалось такое сочетание идеалов, интересов и занятий, его вряд ли следует считать абсурдным. Скорее, пример Андрея иллюстрирует многообразие смысловых сдвигов и реинтерпретаций, которые характеризовали систему позднего социализма, частью которой он был.

В предыдущей главе мы видели, что дискурсивная формация позднего социализма, в которой формировалось и распространялось представление о воображаемом Западе, включала в себя самые разные высказывания и формулировки, многие из которых не совпадали и даже противоречили друг другу. Деятельность Андрея в качестве комсомольского руководителя, его выступления на комсомольских собраниях, приверженность коммунистическим идеалам, нелюбовь к комсомольской проформе, увлечение западными рок-группами — все это было частью реальной и неоднородной дискурсивной формации, в которой жило поколение Андрея в конце 1970-х — начале 1980-х годов. Эти разнообразные дискурсы и практики могут показаться противоречащими друг другу только в том случае, если их интерпретировать буквально, как констатирующие высказывания. Однако, как мы видели, отношение Андрея к ним было иным — он далеко не всегда воспринимал их как констатирующие высказывания, как безусловное и точное описание реальности. Вместо этого он интерпретировал их по-разному в зависимости от контекста, в котором они существовали. Авторитетные высказывания он иногда читал напрямую, а иногда воспринимал как ритуалы, смысл которых заключался лишь в повторении их формы. Такое повторение не было бессмысленным, поскольку оно давало возможность возникать и распространяться другим интересам, смыслам и видам деятельности, многие из которых не совпадали с буквальным смыслом идеологии.

Вспомним, как именно Андрей занимался воспроизводством формы подобных высказываний. Он составлял свои авторитетные тексты, пользуясь общими принципами авторитетного дискурса, которые он усвоил из практики комсомольской деятельности (см. главу 3). В большинстве текстов присутствовали стандартные фразеологические «блоки», типа «непримиримое отношение», «буржуазная мораль», «дух советского патриотизма и социалистического интернационализма», «идейные враги» и так далее. Кроме того, тексты и выступления на этом языке имели стандартную дискурсивную форму — в них использовалось множество номинативных конструкций, выстроенных в длинные фразы без глаголов. Риторически эти тексты строились по принципу замкнутой логической структуры (см. подробнее в главе 2). Контексты, в которых эти тексты циркулировали (комсомольские собрания, выступления партсекретарей, газетные передовицы, агитационные материалы), тоже были сугубо ритуализованными. Благодаря частой повторяемости этих стандартных высказываний в ритуализованных контекстах Андрей и его молодая аудитория с легкостью узнавали их принадлежность к фиксированному авторитетному дискурсу, который чаще всего не следовало интерпретировать буквально. Эта специфика авторитетного дискурса давала Андрею и его слушателям возможность воспринимать партийно-комсомольскую критику «буржуазной культуры» по-разному. С чем-то они могли соглашаться, читая эту критику буквально. Например, Андрей, будучи гораздо более активным комсомольцем, чем большинство его сверстников, вполне искренне соглашался с официальными высказываниями о том, что при капитализме часть искусства неизбежно коммерциализируется, в чем ничего хорошего, по его мнению, не было (этот факт, как он знал, критиковался и многими западными рок-музыкантами, например Джоном Ленноном). Он мог вполне согласиться и с партийными высказываниями о том, что капитализм повинен в империалистических и неоколониальных войнах. Но другую часть критики западной культуры он, как и большинство представителей его среды, воспринимал как чистую формальность, игнорируя ее буквальный смысл. Например, критику западной рок-музыки как морально ущербной и антисоветской, которая часто звучала в авторитетных текстах, он с легкостью игнорировал.

С другой стороны, и сами песни западных рок-групп или статьи о них Андрей обычно не интерпретировал буквально (так, как они воспринимались в их исходном «западном» контексте). Для Андрея они являлись проявлениями иного, воображаемого мира, который был неотъемлемой частью здешнего, советского контекста, а не высказываниями о некоем настоящем, реальном Западе, которые следует интерпретировать дословно. Истории о наркотической зависимости западных рок-звезд воспринимались Андреем не как реальный рассказ или описание реальной жизни «на Западе», а как нечто фантастическое и потому вызывающее скорее любопытство, чем ощущение моральной несовместимости этой жизни с советской действительностью. Как и в случае со звучанием песен на не совсем понятном английском языке, эти истории про рок-музыкантов имели характер «пустых» символических оболочек (см. главу 5), крайне важных для процесса создания своего собственного воображаемого Запада. Не случайно интерес к историям о проблемах рок-звезд с наркотиками и алкоголем и даже восторженное упоминание этих историй на комсомольских дискотеках не помешали Андрею организовать активную кампанию по борьбе с пьянством в общежитии его института.

Очевидно, что участие Андрея в этом дискурсивно-идеологическом разноречии^{414} неверно было бы рассматривать как безусловный признак двуличия или приспособленчества. Сам Андрей заметил впоследствии, во время серии наших интервью в 1994 году, что все его тексты начала 1980-х — и комсомольские выступления, наполненные антибуржуазным пафосом, и переводы статей о западных рок-группах, наполненные восторгом к западной культуре, — были для него в те годы одинаково важны. В них отражались его интересы и идеалы, его активная, ответственная и относительно независимая позиция по отношению к своей и общественной жизни. Не случайно все эти тексты годами хранились в одной и той же папке его личного архива, помеченной просто «1982 год». В райкоме комсомола отношение к разным видам деятельности Андрея среди молодежи было аналогичным. Хотя он активно пропагандировал музыку, которая время от времени называлась «идейно вредной», райком считал его одним из лучших секретарей комитетов комсомола в районе, ссылался на его комсомольскую работу как на пример творческого подхода и наградил Андрея двумя почетными грамотами «За активную работу по коммунистическому воспитанию молодежи».

Письма с полюса холода

В этой и предыдущей главах мы столкнулись со множеством примеров того, как явления, артефакты и смыслы «буржуазной» западной культуры могли сосуществовать в советской жизни с авторитетным дискурсом партии и комсомола, меняя и смещая друг друга, и как эти явления и этот дискурс вместе влияли на жизнь советской молодежи того периода. Большинство людей, разделяющих убеждения и интересы Андрея, не особенно задумывалось о том, почему советский и «буржуазный» миры, западные культурные формы и коммунистическая риторика одновременно являются частью их существования. Они легко интегрировали эти миры, создавая вид советской действительности, который не совпадал с его авторитетными описаниями. Однако были и те, кто задумывался об этом и даже страстно спорил с друзьями о том, нет ли какой-то моральной проблемы в таком сосуществовании идеологических и культурных смыслов и форм. Возможно, такие люди тоже были исключением из правила. Но именно по этой причине их рассуждения и действия могут пролить свет на систему позднего социализма под необычным углом и осветить ее с незнакомой стороны.

Контекст позднего социализма, с его постоянным повторением идей о коммунистическом будущем, легко совмещался с культурными формами, в которых важна была экспериментальность эстетики и открытость будущему. К этим формам относились американский джаз и рок-музыка, благодаря их нацеленности на слом существующих эстетических канонов и институциональных норм, на практику музыкального самообразования и на постоянное обновление эстетических течений. Важно было и то, что в этих музыкальных формах центральную роль играл не буквальный смысл высказывания, а звуковая и импровизационная составляющая. В джазе она была более очевидна, но она была и в роке 1970-х годов — особенно в арт-роке и прогрессив-роке, делающих акцент на сложных инструментальных проигрышах, вокальных импровизациях, необычности звучания. Рок-композиции таких групп были отмечены атмосферой экспериментаторства и открыты для новых интерпретаций и ходов. Кроме того, рок-музыка в этот период быстро менялась. Ее сложно было описать известными канонами и нормами. Эта черта рок-музыки сделала ее особенно притягательной для молодых советских слушателей (вспомним, что тексты большинства зарубежных песен были им не только непонятны, но и не слишком важны — см. главу 5). Рок-композиции хорошо гармонировали с творческим процессом создания новых, неожиданных смыслов и зон существования внутри советской системы (к таким зонам могли относиться и воображаемый Запад, и пространство коммунистического будущего). Даже наиболее «идеалистическая» часть советской молодежи, которая искренне и активно верила в коммунизм, могла воспринимать несоветские звуки зарубежных рок-групп как вполне совместимые с идеей о будущем обществе. И не важно было, насколько политическая позиция самих западных рок-групп совмещается или не совмещается с идеями о коммунистическом будущем. Молодые советские идеалисты вполне могли создавать свой собственный образ коммунистического будущего — гораздо более космополитичный и экспериментальный, чем «светлое будущее» в стандартных партийных выступлениях.

Примеры подобной творческой интеграции коммунизма и западного рока можно встретить в дневниках и личных письмах представителей последнего советского поколения. Ниже представлены выдержки из писем, посланных в середине 1970-х годов молодым человеком по имени Александр (1959 года рождения) сначала из далекого Якутска, а позднее из Новосибирска его ленинградскому другу Николаю (тоже 1959 года рождения) [235] . Александр и Николай родились в Якутске и до восьмого класса учились в одном классе якутской школы. С первого класса они стали близкими друзьями. В 1974 году, в возрасте 15 лет, Николай с родителями переехал жить в Ленинград и последние два года школы заканчивал уже там. После окончания ленинградской школы в 1976 году он со второго раза (в 1977-м) поступил в ленинградский технический вуз (на факультет компьютерных систем). А Александр продолжал жить в Якутске до окончания школы и летом 1976-го сразу поступил на математический факультет Новосибирского университета и переехал в Новосибирск.

235

В главе 5 нам уже приходилось встречаться с выдержками из этих писем.

В течение первых нескольких лет после отъезда Николая из Якутска в Ленинград (с 1974-го по 1978-й) друзья вели активную переписку. За эти три с половиной года они написали друг другу тридцать восемь писем, в среднем посылая одно письмо каждые полтора месяца. Друзья обсуждали в этих письмах широкий спектр тем: от идей коммунизма и философии до искусства, математики, поэзии, дружбы, нравственности, любви, комсомола и так далее. Особое место в переписке занимало обсуждение западной рок-музыки. Мы рассмотрим только письма, которые Александр посылал Николаю, сначала из Якутска в Ленинград, а затем из Новосибирска в Ленинград (ответные письма Николая не сохранились) [236] .

236

Письма взяты из домашнего архива Николая и цитируются с разрешения обоих корреспондентов. Для того чтобы проследить развитие некоторых тем в этой переписке, письма не всегда цитируются в хронологическом порядке. Это позволяет рассмотреть их как часть единого, связанного дискурса, что особенно важно, если учесть, как часто друзья переписывались.

Родители Александра были родом из Якутска. Его отец работал механиком на заводе, а мать — врачом в районной поликлинике. Александр был воспитан на коммунистических идеалах и относился к идее коммунизма с необычной для его поколения серьезностью. Возможно, атмосфера далекого провинциального города, в которой вырос Александр, меньше располагала к отстраненному или ироничному отношению к советской реальности, которое встречалось в больших городах Центрального и Северо-Западного регионов (см. главы 4 и 7). В то же время Александра нельзя причислить к чистым «активистам», которые повторяли партийную риторику без тени сомнения (мы их встречали в главе 3). Сам Александр считал себя человеком не только с твердыми коммунистическими принципами, но и с независимыми взглядами — он не всегда и не во всем соглашался с мнением партийных руководителей, советской прессы или своих учителей и порой недвусмысленно заявлял об этом. В школе, а затем в университете Александр с активностью занимался общественной работой и всегда избирался на руководящие комсомольские посты. В те же годы, сначала в Якутске, а затем в Новосибирске, он всерьез увлекся западной рок-музыкой, обменивался пластинками и магнитофонными записями, получал их по почте от друзей из Москвы и Ленинграда, а также покупал и продавал их «с рук» через знакомых.