Евангелие отца

Сад Герман

Я поел. Часы показали половину десятого – пора начаться празднику, но никто не пришел до сих пор. Я говорил Вам о Марке и Робе? Пустое! Забудьте – незачем было говорить – они не скоро появятся снова. Летят себе, наверное, уже в разных самолетах: один в Антверпен, второй в Дар-Эс-Салам. А может и не летят. Когда все закончиться – я тоже поеду куда-нибудь подальше. Например, в Москву. Почему, нет? Чем плоха Москва в середине лета? Не хуже любого другого города, из которого уехала половина жителей. И когда стражей порядка становиться больше граждан – чувствуешь себя веселее. Вообще, полиции или не должно быть видно совсем, или ее должно быть очень много у всех на виду – только тогда общество способно просуществовать более или менее приличный срок в

покое и благоденствии. Власть должна или дружить с народом, или его бояться – нельзя же доверять ему? Поэтому я за израильскую систему – я за полное объединение народа, полиции и армии. Кто из них кто непонятно. Все избранные. Тем и достигается абсолютное равноправие: каждый должен иметь право арестовать другого.

Часы отсчитали еще пятнадцать минут. Это уже хамство! Я не могу столько есть. Сидеть, и есть в одиночестве – что может быть труднее? Ждать-то я привык. А молча есть – это преступление. Мне надо разговаривать за едой или что-то читать. Меню я уже прочитал раз тридцать – так себе книжка.

– Вы, господин Бальтазар? – Голос свыше произнес ненавистное мне имя. Я поднял голову.

– А разве не видно, сэр, что никто в радиусе пяти миль не может носить такое имя кроме меня. Мне бы еще дурацкую шапочку с английской буквой «В», что бы все знали совершенно точно, что именно этот человек и есть это самое имя. Боюсь только, что буква «Би» может вызвать нежелательные ассоциации в головах основной массы воспитанных в строгости людей. Да и зачем мне кривотолки в израильском обществе, где прочность веры неотделима от прочности семьи, а значит пола? Нет, сэр, я не стану возражать и отпираться – я именно Бальтазар – человек с отвратительным именем и, соответственно, судьбой. Вы же не будете спорить, что имя твое и есть судьба твоя?

Человек стоял и слушал. Стоял, молча, и слушал, не перебивая. А что делать? Мне же необходимо время рассмотреть и понять кто передо мной? А как сделать так, чтобы Вы замерли и слегка ошарашенно стояли и молчали, пока Вас рассматривает тот, к кому Вы обратились? Как по-другому мне успеть рассмотреть Ваши карманы – носите ли Вы оружие, есть ли у Вас что-то в руках, и какие ботинки на Вас одеты. Ботинки – вот ответ на вопрос: кто перед вами. И не в модели дело и не в цене. Дело только в том, что приехали Вы в автомобиле, если в пыльном жарком городе Ваши ботинки даже не покрыты легкой пылью. Следовательно, Вы можете быть не один, и это может быть плохо и опасно для меня. Ваши ботинки многое скажут мне, как скажут многое Ваши руки. Но, чтобы их рассмотреть, мне надо время (секунд пять). А как отвести глаза от Вашего лица, которое ничего не может сказать, потому что выражение его – выражение смутившегося человека. Вы замешкались и не сели пока я говорил? Вы или отчаянный лжец, или совсем не тот, кем стараетесь казаться. Вы просто человек «по поручению». Вы мне не интересны – мне интересно то, что Вы мне скажете словами того, кто мне заплатит в самое ближайшее время. Итак, у этого человека ботинки были в пыли, да и возраст у них был преклонный. В смысле, что он был старше меня. Само по себе это ничего не значит, но новую пару ему купить не помешало бы. Надо же проявить уважение к самому себе. Хотя, он может и сам все это знать – поэтому я всегда допускаю варианты развития событий.

– Итак, кто Вы, сэр? – Пора ему говорить. Он не опасен (по крайней мере, здесь и сейчас).

– Называйте меня мистер Смит. (Он таки присел на краешек стула).

– Проще ничего не было? Что-то уж очень распространенное имя Вы себе взяли – не чужое, надеюсь?

– Меня предупреждали, что Вы человек своеобразный. У меня поручение.

– Я понял это по Вашим ботинкам.

– Что, простите? – Он опять замешкался. Но хватит развлечений. Пора понять, что им от меня надо.

– Какое поручение? От кого?

– Я представляют некоторых господ, интересующихся событиями, которые должны произойти в ближайшее время или уже происходят в Израиле. Вас рекомендовали, как исполнительного и точного

человека, обладающего некими способностями к улаживанию дел, подобных этому. Я уполномочен предложить Вам заключить с этой группой господ договор по решению проблемы щекотливого свойства. Одна из сторон намерена сорвать крайне важные переговоры. Лица, которые мне доверяют, не хотели бы допустить даже малейшего шанса на то, что встреча может не состояться. Мои друзья в Париже хотят надеяться, что Вы не откажете в любезности встретиться с той стороной, которая не желает найти выход из создавшегося положения и сделаете все возможное, чтобы все остались довольны. Как всегда в таких случаях ваши условия готовы обсуждаться.

В случае этого американского гражданина оказывается, что ботинки – это еще не все! Американцам, конечно, вообще наплевать на свой внешний вид – они не русские, для которых то, как они выглядят важнее пустого холодильника, но этот человек, кажется, не просто посланник. Смущается, поддается на провокации, но говорит дельно, четко и уверенно. А может талантливо играет?

– Хотите кофе? Садитесь и уделите мне еще десять минут. – Я сделал движение рукой, не означающее ничего, кроме самого движения. – Садитесь, прошу Вас.

– У меня нет времени на кофе. – Опять смущение. Или нет? Это не смущение? Презрение? Ему не хочется быть здесь. Кажется так.

– Я должен идти. – Он действительно встал.

– Что-то не так, сэр. – Настало время насторожиться.- Хотите стоять – стойте. Но мы так не договоримся ни о чем. (Черт, кажется, я немного начинаю волноваться: этот человек не похож на простого посланника. Он что-то большее). – Что-то не так.

– Вы спрашиваете или утверждаете, Бальтазар? – Упс! Да он улыбается! А где вежливое – господин?

– Кто Вы, мистер Смит? – Что-то я не то съел, по-моему. Видимо, и вправду какая-то часть пищи была не кошерная.

– Все в этом конверте. – Он достал из кармана видавший виды большой кожаный коричневый портмоне. (Руки не дрожат. Голос спокоен – кто Вы, мистер Популярная фамилия?)

Через несколько мгновений передо мной на столе лежал желтый конверт из плотной бумаги.

– Откройте, господин Бальтазар. Там есть послание для Вас. (В связи с тем, что «господин» опять появился, я открыл, и руки от страха не дрожали. Что я мог там увидеть? Вряд ли меня можно скомпрометировать после стольких лет сплошного компромата.).

Лист белой бумаги и несколько строчек – не силен я в истории, но слова мне показались знакомы. И еще – не скажу, что они мне понравились:

«И сказал Господь Каину: почему ты огорчился и отчего поникло лице твое?

Если делаешь доброе, то не поднимаешь ли лица? а если не делаешь доброго, то у дверей грех лежит; он влечет тебя к себе, но ты господствуй над ним».

– Вы – чудо, мистер Смит! Я много лет скитаюсь по свету, и видел многое. Но мне никогда не доводилось вот так, за столом, после чудного обеда встретить человека, принесшего на десерт строчки из Пятикнижия Моисея. И где? На земле Обетованной. – Американец (или нет такой национальности?) стоял и внимательно смотрел за моей реакцией и она ему, кажется, понравилась. Он сел. А как не сесть, если человек, с которым разговариваешь, понял, кто перед ним? Если, прочитав, узнал текст и не стал бросаться солонками в ужасе от сектанта-приставалы, значит, ошибки нет, значит это тот, кто нужен.

– У Вас хорошее имя – Бальтазар. Редкое и глупое. Какой дурак его Вам придумал?

– Мне почему-то кажется, что Вы знаете этого человека достаточно хорошо. – Дело одновременно прояснялось и запутывалось. – Когда Вы в последний раз были в Вашингтоне?

– Недавно. И – да, знаю, но дело сейчас в нем – дело в Вас

– Почему?

– Потому что Вам надлежит исполнить нечто – с моими пояснениями, конечно. Но, и задание никто отменять не собирается. – Смешной, однако, американец.