Европейская поэзия XVII века

Коллектив авторов

САВАН

Приди, в тебе вино и мед Моих острот, Очарованье, слава, честь Всего, что есть, Моих намерений венец И мой конец. Вся жизнь овеяна тобой, О саван мой! Я завершил безбрачный путь — Женой мне будь. В земле мы оба обретем Покой и дом. Там вожделения и страсть Теряют власть, И там никто не будет впредь Желать и сметь, Там боль забыта навсегда, Там нет стыда, Там нет ни тюрем, ни оков — Там нет рабов, И там над страждущей вдовой Взойдет покой, Там неудачника не надут Тюрьма и суд, Там Лорда-канцлера дела Сгорят дотла, Там пэры— главари палат Бездумно спят, И суд по мелочным делам Не нужен там, Там все уравнены в правах: Все тлен, все — прах, Там всех вельмож смирит земля И короля! Фортуны там забыта роль, Там всяк король, Там каждому дана постель И колыбель… Как платья, сброшенные с плеч, Должны мы лечь, Чтоб неизношенными встать В свой день опять. Все скрытое да узрит свет,— Гласит завет, И нас однажды призовут На божий суд. Платон исчислил: час пробьет В далекий год.

ЦВЕТАМ САДОВЫХ ДЕРЕВЬЕВ

Зачем отрадным обещаньям Настоль вы неверны? Кем вы принуждены Пасть в юности с улыбкой нежной На белоснежный Алтарь весны? Ужели

нашим ожиданьям Всегда такой исход — Терять вас каждый год? Как жаль, что вас само цветенье В распад и тленье Тотчас ведет. Но вы нас подарили знаньем: Поведали о том, Что смерть во всем живом; Как вы когда-то, листья ныне Лежат на глине В саду пустом.

К СУДЬБЕ

Круши меня — я, беспечален, Усядусь посреди развалин. Дери на клочья — все равно, В беде терпенье мне дано. Мой жалкий вид осмей победно; Беги, как от заразы вредной; Хоть сделай чучелом — а все ж Меня ничем ты не проймешь.

К СВОЕЙ СОВЕСТИ

Могу ль я не грешить, когда Ты — Главный секретарь суда? Не умолять о снисхояоденье При легком правонарушенье? У ж так тебя я улещу, Так пыль в глаза тебе пущу, Что сделается безобиден Грешок мой — и совсем не виден. Дар ослепляет мудреца; Других свидетелей, истца Не слушай, получивши взятку, И Память призови к порядку. И не скрипи своим пером Во тьме, в безмолвии ночном; Дай мне немного порезвиться, Ведь я мужчина, не девица. Нет, так не будет; это — гнусь! Отныне я тебе клянусь С пути благого не сбиваться, Тебя, Судьи, не опасаться.

ПРОЩАНИЕ МИСТЕРА РОБЕРТА ГЕРРИКА С ПОЭЗИЕЙ

Так под луной любовники украдкой Едва вкусят восторга страсти краткой, Из милых уст опьянены на миг Дыханьем роз, фиалок и гвоздик, Едва пошлют воздушное лобзанье Жемчужине ночного мирозданья,— Как тут их друг у друга отнимать Бежит жена ревнивая, — иль мать С крыльца гремит ключей унылой связкой,— И те, несчастные, поспешной лаской Покажут вдруг, как туго им пришлось: Вдвоем нельзя и невозможно врозь. Вот так и мы перед разлукой хмурой; Влюбленные нам родственны натурой — Мы так же гнали прочь железный сон, Когда в окно влетал вечерний звон — Нет, полночь — нет! — мы были своевольней, Когда рассвет вставал над колокольней, Мы, бодростью превосходя рассвет, С восторгом слали солнцу дня привет И пили, общим пламенем объяты, За девять тех, которым Феб десятый; В вакхическом безумстве мы несли Сердца и души вихрем вкруг земли, В венце из роз, в испуге, в изумленье От своего хмельного исступленья; Да, я ширял, как пламенный дракон, Но к дому невредимым возвращен. О наша всемогущая природа! Ты даришь огнь сынам людского рода, А с ним простор, насущный хлеб и честь, И воскрешенье от греха, и весть, Что воцарится над юдолью бренной Всеобщий радостный апрель вселенной, Когда все станут равными. Во прах Какие тысячи б сошли в веках И сколькие в грядущем миллионы — Но души смертных, одухотворенны Тобой, живут благодаря тебе И не сдаются злобе и судьбе. Гомер, Мусей, Овидий и Вергилий Прозренья огнь поныне сохранили, И наши барды, милостью твоей, Тенями да не станут средь теней, Доколе свет для славы или слуха Хранит фанфару, и язык, и ухо; Но сей удел не для меня, о нет: Пред небом и душой я дал обет Весь пламень чувств, все совести движенья Вручить священническому служенью. Не жупел человечества, нужда, С тобою нас разводит навсегда, Взывая к здравомыслию, но знанье, Что я созрел для высшего призванья — Иначе б я давно утратил пыл И в сытом самомнении почил; Нет, бог природы новые отличья Готовит мне для вящего величья. Ты поняла? Ступай же; нет, постой, Ты слышишь речь, рожденную тоской, Ты видишь лоб, тоской изборожденный,— О, не таков ли на смерть осужденный, Когда в слезах, печалясь о былых И небывалых радостях земных, С товарищами он бредет куда-то, Откуда человекам нет возврата. И менестрель такой же бросил взгляд На Эвридику, шедшую сквозь ад, Каким тебя я каждое мгновенье Слежу с явленья до исчезновенья, Каким вотще взываю о любви И жажду удержать черты твои. Так Демосфен, велением собранья Навеки обреченный на изгнанье, Глядел назад и видел за кормой Дым очагов над Аттикой родной; Так Туллий, не любовник, но свидетель Времен, когда почила добродетель, Глядел и тщился рок остановить Иль падший город взором уловить. Так, так я на тебя гляжу печально; А что любовь моя материальна, А не словесна лишь, то я принес Жемчужины моих замерзших слез — Бери, ступай неспешною стопою, К Пегасову направься водопою И на горе раздвоенной узри Священных дев, которых трижды три, И осуши стыда и гнева чашу За братью прорицательскую нашу, И, опьянев, кляни хромых, слепых Балладников, коверкающих стих, Присвоивших твои алтарь и имя; О, преврати их чарами своими Вон тех в лягушек, а вот этих в змей, Таких-то — в крыс, а этаких — в свиней, Чтоб их обличье стало так отвратно, Что сущность даже глупому понятна. Последний поцелуй! Теперь иди; И я пойду, храня тебя в груди, Хотя не ты даруешь вдохновенье Для проповеди горнего ученья, Но муза новая. А ты, мой друг, Ей можешь пригодиться для услуг — Так будь во мне готова к сим заботам, Служанка, облеченная почетом. Благотворящих благость вводит в рай; Наш труд — венец земных трудов. Прощай.

ТОМАС КЭРЬЮ

НЕТЕРПИМОСТЬ К ОБЫДЕННОМУ

Дай мне любви, презренья дай — Дай насладиться полнотой. Мне надо жизни через край — В любви невыносим покой! Огонь и лед — одно из двух! Чрезмерное волнует дух. Пускай любовь сойдет с небес, Как сквозь гранит златым дождем К Данае проникал Зевес! Пусть грянет ненависть, как гром, Разрушив все, что мне дано. Эдем и ад — из двух одно. О, дай упиться полнотой — Душе невыносим покой.

ПЕСНЯ

Не вопрошай, откуда нес В июле я охапку роз. В саду восточной красоты — В самой себе их множишь ты. Нe вопрошай, где золотой Крупинок солнца вьется рой, Упав с надоблачных орбит,— Им шелк волос твоих горит. Не вопрошай, зачем с ветвей, К кому слетает соловей. Он ищет для своих рулад То, чем твой голос так богат. Не вопрошай, зачем, куда, Откуда падает звезда. Спроси глаза — в твоих глазах И звезд не счесть, как в небесах. Не вопрошай, в краю каком Пред смертью Феникс вьет свой дом. В благоухающую грудь К тебе летит он, чтоб уснуть.

НЕБЛАГОДАРНОЙ КРАСАВИЦЕ

Нет, Селья, гордость успокой! Моим пером ты знаменита, Не то была бы ты с толпой Красоток уличных забыта. Мой каждый стих дорогой роз Тебя, чертенка, к славе нес. Соблазна мощь — не твой удел, Но я твой возвеличил жребий, Твой стан, твой взор, твой голос пел, Звезда в моем, не в общем небе. И виден твой заемный свет Тому лишь, кем он был воспет. Так не грози! В единый миг Тебя верну я в неизвестность. Глупцу — мистический твой лик, А мне нужна твоя телесность. Все покрывала с Правды сняв, Поэт лишь ею мудр и прав.

ЭЛЕГИЯ НА СМЕРТЬ ДОКТОРА ДОННА

Когда, великий Донн, ты сбросил жизни узы, Ужель не в силах мы у овдовевшей музы Извлечь Элегию — тебе на гроб венок? Как верить в эту смерть, хоть прах на прах твой лег Унылой прозою, такой же скучной, серой, Как та, что поп-лохмач сбирает полной мерой С цветка Риторики, сухой, как тот песок, Что мерит ей часы, тебе же — вечный срок От

часа похорон. Ужель нам изменили И голос наш, и песнь, и если ты в могиле, Так уж ни смысла нет у языка, ни слов? Пусть Церковь плачется, ее прием не нов! Уставы, догматы, в доктринах постоянство И следованье всем заветам христианства. Но пламенем души, отзывчивой всему, Умел ты землю жечь, сияньем делал тьму, Противодействовал насилующим волю Священным правилам, но дал излиться вволю Растроганным сердцам. Ты в истины проник, Чей, только разумом постигнутый язык, Для чувств непостюким и чужд воображенью. Тот жар, что был присущ дельфийскому служенью И хорам жертвенным, тот жар, что Прометей Своим огнем зажег, в сумбуре наших дней На миг сверкнул и что ж, потух в твоей могиле. Сад муз очистил ты, что сорняки глушили, И подражательство как рабство упразднил Для свежих вымыслов. Тобой оплачен был Наш век, скупой банкрот, лишенный постоянства: Бесстыдный плагиат, восторги обезьянства, Тот стихотворный пыл, что воровством силен, Когда сподручно все — Пиндар, Анакреон, И нет лишь своего, где всяческие штуки, Двусмысленная смесь фиглярства и науки, И все то ложное, что нам, куда ни кинь, И греческий дает в избытке, и латынь. Ты стал, фантазией неслыханной владея, В мужской экспрессии соперником Орфея И древних, кто ценней для наших дураков, Чем золото твоих отточенных стихов. Ты им богатства нес, чтобы для рифм унылых Не тщились разгребать руду в чужих могилах, Ты — первый навсегда, владыка меж владык, Хотя б менялось все — и век наш, и язык, Скорец для внешних чувств, и то лишь редко, стройный, Еще тебя он ждет, венец, тебя достойный. Лишь силою ума сумел ты, как никто, Преобразить язык, пригодный лишь на то, Чтоб косностью своей и грубостью корсета Противиться перу великого поэта, Который избегал аморфных, зыбких фраз. Противники твои, явившись раньше нас, И поле замыслов чужих опустошая, Лишь тень оставили былого урожая. Но и с пустых полей своей рукой, поэт (И меж заслуг твоих заслуги меньшей нет!), Ты лучшее собрал, чем были бы велики Минувшие века и всех времен языки. Но ты ушел от нас, и был безмерно строг Для стихотворного распутства твой урок. Теперь в их болтовню вернутся те же боги, Которым ты закрыл в поэзию дороги, Как справедливый царь. Начнут то здесь, то там Стихи Метаморфоз мелькать по всем листам. Запахнет все враньем, и новым виршеплетством Заменится твой стих, рожденный благородством, И старым идолам новейший ренегат Поклонится, вернув забытый строй баллад. Прости, что я прервал высоких строф подобьем Молчанье скорбное перед твоим надгробьем, Благоговейный вздох, что был — хвала судьбе! — Скорей, чем слабый стих, элегией тебе,— Безмолвным откликом души на увяданье, На гибель всех искусств, чье позднее влиянье Еще хранит мой стих. Уяле, и хром и крив, Он задыхается, себя же утомив. Так колесо, крутясь, не прекратит движенье, Когда отдернута рука, чье напряженье Дало ему толчок, — его слабеет ход И замедляется, а там, глядишь, замрет. Так здесь, где ты лежишь, недвижный и суровый, Я водрузил в стихах тебе венец лавровый, И пусть позорит он, пусть будет он плевком На тех, кто подползет, как тать ночной, тайком, Чтоб обокрасть тебя. Но больше я не стану Оплакивать твой прах, тревожить нашу рану, Твоим достоинствам ведя хвалебный счет. В одну элегию он просто не войдет, И мне не выразить величие такое. Ведь каждое перо найдет в тебе другое. И где художник тот, иль скульптор, иль поэт, Что в силах исчерпать такой, как ты, сюжет? Для полноты похвал нужны другие сроки, Я ж эпитафией закончу эти строки: Здесь погребен король, кому судьба сама Дала всемирную монархию ума. Первосвященник здесь, вдвойне угодный Небу, Двоим отдавший труд: Всевышнему и Фебу.

ВЕСНА

Зима прошла, и поле потеряло Серебряное в искрах покрывало; Мороз и вьюга более не льют Глазурных сливок на застывший пруд; Но солнце лаской почву умягчает, И ласточке усопшей возвращает Дар бытия, и, луч послав к дуплу, В нем будит то кукушку, то пчелу. И вот щебечущие менестрели О молодой весне земле запели; Лесной, долинный и холмистый край Благословляет долгояаданный май. И лишь любовь моя хладней могилы; У солнца в полдень недостанет силы В ней беломраморный расплавить лед, Который сердцу вспыхнуть не дает. Совсем недавно влекся поневоле К закуту бык, теперь в открытом поле Пасется он; еще вчера, в снегах, Любовь велась при жарких очагах,— Теперь Аминта со своей Хлоридой Лежит в сени платана; под эгидой Весны весь мир, лишь у тебя, как встарь, Июнь в очах, а на сердце январь.

РИЧАРД КРЭШО

ПОЖЕЛАНИЯ (К воображаемой возлюбленной)

Где отыщу я ту, Что претворит мою мечту В реальную, живую красоту? Пока она — увы — В чертоге горней синевы Укрыта сенью ласковой листвы. Пока она Судьбой Не призвана идти земной тропой, Травы не смяла легкою стопой. Ее доселе Бог Кристальной плотью не облек, Светильник гордый духа не возжег. О грезы, в мир теней Летите, прикоснитесь к ней Воздушного лобзания нежней. Что ей изделие ткача,— Атлас, струящийся с плеча, Шантильских кружев пена и парча? Что — колдовской обман Шелков, обвивших стройный стан, Безжизненных улыбок и румян? Что — веер, блеск тафты, — Когда прекрасны и просты Без ухищрений девичьи черты. Вот образ, чья краса Свежа, как вешняя роса, Его омыли сами небеса,— Твои черты легки, Не нужен мел и парики Творению божественной руки. Твоих ланит цветы Нежны, лилейны и чисты, И легковейны дивные персты. Румянец твой знаком Скорее с маковым цветком, Чем с пудрою и алым порошком. А на устах чуть свет Лобзание запечатлел поэт, Но так же ярок их пунцовый цвет. Глаза твои горят, Как затканный алмазами наряд, Но драгоценен искренностью взгляд. Мерцание очей Затмит созвездия ночей, Блеск благодатный солнечных лучей. Златые волоса Свила жемчужная лоза, Рубинами разубрана коса, Но прядей блеск сильней, Чем своевольный свет камней, Играющий среди златых теней. Рубин играет и горит В живом огне твоих ланит, И свято каждый перл слезу хранит. В душе покой, трикрат Хранит он лучше звонких лат От стрел любви, разящих наугад. У лучезарных глаз Опасных стрел велик запас, Но лук любви достать — не пробил час. Пленительно юна Улыбка, что тебе дана, И прелести таинственной полна. И рдеет в розах щек Не пламень грешный и порок, А скромности летучий огонек. Любуюсь простотой забав, Где, незатейлив и лукав, Проявлен твой невинно-милый прав. Я вижу трепетный испуг, Тот нежный страх в кругу подруг, Когда невесту ночь настигнет вдруг; И каплею росы Блеснувший след ее слезы В прощальные предбрачные часы; И утра пастораль, Что не взяла полночную печаль В блистающую завтрашнюю даль. Тех ясных дней лучи, Как пламень мысли, горячи, Их лучезарный свет кипит в ночи. Ее ночей сапфир Еще прозрачней от любовных лир, Еще синей во тьме, объявшей мир. Я знаю, жизни круг Замкнет душа ее без мук И встретит Смерть словами: «Здравствуй, Друг». Поток ее бесед, Как Сидни солнечный сонет, В седины зим вплетает майский цвет. В домашней ли тиши, В беседке ли, в лесной глуши — Живителен покой ее души. Когда от счастья ей светло,— Небес озарено чело, И ночь крылатой сенью гонит зло. Вот облик твой, что мной воспет, Дитя природы! Много лет Пусть он корит естественностью свет. Твоим поэтом и певцом, Твоим единственным льстецом Да внидет добродетель смело в дом. Познай же благодать Твоим достоинствам под стать, А большего нельзя и пожелать.