Герои, почитание героев и героическое в истории
Шрифт:
Но тем не менее мы все-таки далеки от мнения, чтоб этой книгой была наконец исчерпана биография Бернса. Мы этим не намекаем на недостаточность содержащихся в ней фактов, но указываем только на неудовлетворительное распоряжение этими фактами как главную цель всякой биографии. Наш взгляд на этот предмет, может быть, покажется несколько преувеличенным, но если человек действительно достоин биографии, которая сохранила бы его память для человечества, то мы держимся того мнения, что читателю необходимо познакомиться со всеми внутренними стремлениями и оттенками его характера.
Как при его индивидуальном положении представлялись его уму мир и человеческая жизнь? Как влияли на него внешние условия, какое влияние он сам производил на них? С каким успехом боролся он с ними, какие муки и скорби сопровождали его поражение? Одним словом, каким путем, какими средствами действовало влияние общества на него и каким путем и какими средствами
Бернс вначале казался миру каким-то чудом. Его встретили громким, нелепым, шумным восторгом, но затем этот восторг перешел в порицание и пренебрежение, пока преждевременная и жалкая смерть не возбудила вновь к нему энтузиазма, который, так как уже нечего было делать и оставалось только говорить, и не остывает до нашего времени. Положим, что и «девять дней» давно прошли, но все-таки продолжительность этого шума как нельзя более доказывает, что Бернс был не совсем обыкновенным чудом. Поэтому если в продолжение многих лет он исключительно опирался на свои внутренние заслуги, которые, положим, уже теперь для нас утрачены, – всякий беспристрастный судья признает его не только истинным английским поэтом, но и замечательнейшим из английских людей XVIII столетия.
Не нужно обращать внимания, что он мало сделал. Он сделал много, если мы рассмотрим, где и как. Если дело, совершенное им, было невелико, то мы должны вспомнить, что ему самому приходилось изобретать материал. Металл, которым он работал, лежал в пустынной болотной почве, где только его глаз мог подметить присутствие этого металла. И кроме того, он должен был собственной рукой делать орудие для отделки его, потому что жил во мраке, без поддержки и образования, без образца или пользуясь образцом самого низшего сорта. Для образованного человека открыт необъятный арсенал и складочный магазин, наполненный всевозможным оружием и машинами, изобретенными человеческим умом с незапамятных времен. Здесь он работает с той силой, которая им заимствована еще от прошедших веков. Как различно, напротив, положение того, который стоит вне этого арсенала и чувствует, что его нужно взять штурмом – или вход туда навеки останется для него закрытым. Средства его ничтожны и грубы, самое дело, совершенное им, не есть еще мерило его силы. Карлик, стоя за паровой машиной, может сдвинуть горы, но никакой карлик не сдвинет их заступом; подобный труд под силу только одному титану.
Таким титаном является перед нами Бернс. Рожденный в прозаическом веке, какой когда-либо видела Англия, и при самых неблагоприятных условиях. Ум его, желая даже что-нибудь совершить, принужден был совершать это под гнетом постоянного физического труда, бедности, предчувствия еще худших зол, без всякой поддержки, образования, кроме образования, живущего в хижине бедняка, принимая за образчик красоты вирши какого-нибудь Фергюсона Рамсея, – он все-таки не погиб. А сквозь туман этого мрачного царства его рысий глаз умел подметить истинные отношения мира и человеческой жизни, развить свои умственные способности и приобрести умственную опытность. Увлекаемый гибким умом, он старается обнять все и подносит нам с гордой скромностью дар, которого мир не забудет. Если прибавить к этому его темное, тяжелое детство и юность, его преждевременную смерть, – он умер в 37 лет, – то не покажется странным, что его гений, не успев развиться в полной силе, создал немного. Увы! Его солнце сияло как бы во время бури, а смерть уже набросила на него свою тень в самый полдень! Гению Бернса, окруженному подобным мраком, никогда не удалось видеть мира в светлом, лучезарном блеске, и только по временам слабый луч прорезывал тучи, окрашивал их радужными цветами славы и грустного величия, на которое люди смотрели молча, с изумлением и слезами.
Мы стараемся, по возможности, воздержаться от преувеличенных похвал, потому что читатели наши требуют от нас не удивления, а фактов, а между тем нелегко это сделать. Мы любим Бернса, сочувствуем ему, но любовь и сочувствие способны на преувеличение. Критика, как иные полагают, должна быть делом ума хладнокровного. Мы не вполне согласны с этим мнением, но, во всяком случае, не можем исключительно относиться к Бернсу
Завоеватели принадлежат к тому сорту людей, без которых, в большинстве случаев, мир мог бы легко обойтись. Да и самое свойство ума этих людей, их гордость, не внушающая сочувствия, энтузиазм, проникнутый себялюбием, не может возбудить горячей любви к ним. Мы смотрим на них с изумлением, а падение их вселяет в нас жалость и страх, как падение с какой-нибудь пирамиды. Но истинный поэт, одаренный сильным умом и в душе которого живет «вечная мелодия», – это драгоценный дар, когда-либо выпадающий на долю миру. Подобный человек отражает в себе все чистые, благородные побуждения, свойственные нам. Его жизнь для нас благотворна, поучительна, а смерть его мы оплакиваем как смерть нашего благодетеля, наставника, крепко любившего нас.
Подобным образом наградила природа Роберта Бернса, но с изумительным равнодушием бросила его на произвол судьбы, как незначащую вещь, которая была уже исковеркана и разбита вдребезги прежде, нежели мы узнали ее. Злополучному Бернсу дана была сила возвысить и облагородить любую человеческую жизнь, но ему отказано было в способности обставить благоразумно свою собственную. Самая судьба, его ошибки и ошибки других, все соединилось, чтобы погубить его, а высокий ум, не успев развиться, заглох, блестящие способности увяли при самом расцвете, и он умер, едва только начав жить. А между тем какой любовью согрета его душа, с каким сочувствием относится он к природе, умея отыскивать красоту и глубокий смысл в самых, по-видимому, незначительных ее явлениях. Маргаритка не падает не замеченная под его плугом; он заботливо откладывает в сторону нечаянно разоренное гнездо полевой мыши, «трусливого серенького зверька, которому стоило столько хлопот сложить из дерна этот свод». «Суровый лик зимы» восхищает его; он с глубоким чувством любуется этой возвышенной картиной запустения, но вой бури еще сильнее поражает его слух. Он любит странствовать в лесу, когда ветер качает деревьями, и этот шум возносит его мысли к тому, кто парит на «крыльях ветра».
Это была истинная поэтическая душа, до которой было достаточно коснуться, чтобы извлечь из нее чудные звуки. Но главное его достоинство – это отношение к своим собратьям-людям. Какая теплая, всеобъемлющая любовь к человечеству, сильное, безграничное сочувствие, великодушное пристрастие к любимому существу. Его мужик, друг, темно-русая девушка кажутся ему не обыкновенными и ничтожными людьми, но героем и царицей, на которых он смотрит как на величайших земных существ. Суровые сцены шотландской жизни не являются ему в аркадском освещении, но среди дыма и грязи жесткой действительности, которые ему гораздо привлекательнее. Бедность его спутница, но неразлучны с ним также любовь и бодрость души. Простые чувства, благородство, живущие под соломенной кровлей, дороги ему и достойны его любви.
Таким образом, над самыми низшими сферами человеческого существования он распространяет сияние своей собственной души, и они, то укрываясь в тени, то освещаемые блеском солнца, достигают красоты, которой не удается подметить людям, стоящим и на высших ступенях. При этом он сознает свое собственное достоинство, и это сознание нередко переходит в гордость, в благородную гордость, которая умеет только защищаться, а не нападать, – в нем живет не холодное, недоверчивое чувство, а открытое, свободное и общительное. Этот мужик-поэт смотрит совершенным королем, лишенным престола, хотя судьба бросила его в круг меньших братьев, но он считает себя равным по рождению с великими мира сего. А между тем он не добивается никаких почестей; богатство и знатное происхождение в глазах его не имеют никакого смысла; его взор горит огнем, против которого бессильно всякое презрительное обхождение. При всех невзгодах и бедствиях он ни на минуту не забывает величия поэзии и человечности. Но несмотря на все свое превосходство над обыкновенными людьми, не чуждается их, сочувствует их интересам и требует у них любви и дружбы. Даже в дни самого мрачного отчаяния этот гордый человек ищет поддержки в дружбе, нередко перед недостойными людьми раскрывает свою душу и, обливаясь слезами, прижимает к своему горячему сердцу сердце, знающее только дружбу по имени. А между тем он не чужд был проницательности, умел разгадать притворство, хотя в то же время был крайне доверчив.