Глубынь-городок. Заноза
Шрифт:
то же время она знала, что он не коснется ее, пока она сама не захочет этого, что сейчас он не имеет своей воли;
и о чем бы они ни говорили, истинная их жизнь вертелась вокруг этой желаемой обоими близости и тех
последних преград, которые еще лежали на пути к ней. Поэтому, замечая все и думая лишь об одном, они
дружно не заметили, как она наконец мимолетно дотронулась до его обшлага ладонью, а он тотчас забрал ее
руку в свою и уже не выпускал. А потом обнял за
привалившись боком, сидела в этом неудобном положении, все время чувствуя его неудобство, но не меняя: как
будто и это можно было еще не замечать!
Он был старше и чувствовал острее ее. Тамара казалась спокойнее, она смотрела на него задумчиво.
Иногда они осторожно целовались, чтобы прекратить этот мучительный поединок непонимания и
неподчинения друг другу.
И опять Тамара спрашивала:
— Что, что разъединяет нас?!
Он думал: “Моя жена”, а вслух отвечал:
— У тебя характер сильный, и ты привыкла подчинять другого всецело; тебе кажется, что это сейчас не
удается. Кроме того, ты думаешь хуже, чем я. Вот я сказал, что нам с тобой будет труднее, то есть труднее
сойтись душевно. А ты подумала о легкости поцелуев, так?
— Так.
— У нас не столько разница возрастов, а — как бы это сказать? — разное душевное образование. Я
женился так рано, что страницы молодости перелистнул, даже не заглядывая в них, а ты читаешь каждую
строчку, и того, что ты знаешь, я уже никогда не узнаю. Но есть и у тебя свои минусы: некоторые чувства ты
начинаешь переживать по второму, по третьему разу, а их надо пережить только один раз.
— Ты хороший, — говорила вдруг Тамара без видимой связи. — Иногда мне кажется, что я все-все
понимаю в тебе.
Он растроганно и покаянно бормотал:
— Но я хуже, чем ты представляешь. Вот мои недостатки: я бываю слаб, слаб сердцем. Нет, не то, что ты
опять подумала, а просто прощаю, когда нельзя прощать. Даже подпадаю под чужое влияние… понимаешь,
вдруг задумываюсь: не правее ли другой, чем я? От излишней доброты это идет, что ли? Потом я, наверное,
сибарит. Это не главное, конечно, но, если можно, я люблю понежиться. Просто стыдно признаться, как это
было до Сердоболя. И еще… — Он запнулся, но продолжал вздохнув: — Еще я чувственный. А говорят, что это
плохо. Так считается, что плохо.
Он ждал прощения, и она простила его даже за это, но очень вникая в смысл его слов. Сама Тамара не
спешила к любовным радостям. Но не потому, что в душе ее недоставало жара. Может быть, как раз наоборот:
рано начинают те, кому отпущено мало. Они инстинктивно спешат броситься в первый
предчувствуя, что река быстро войдет в берега. Тамара же продолжала вбирать в себя ручьи, которые неслись
мимо нее со всех сторон. Все ей было интересно, во всем она хотела участвовать. Ее будущая любовь от этого
не беднела: ведь ничто не живет само по себе, и богатые чувства не снисходят на ничтожных людей.
Самоотверженность, благородство — все это зреет в нас задолго до того, как воплотится в видимую форму
привязанности к другому человеку.
Да и сами мы любим или не любим людей еще и за те чувства, которые они в нас пробуждают. К тем, кто
своей покорностью и неумным всепрощением делают нас деспотами, маленькими комнатными тиранами, мы
питаем в конце концов особую ненависть и отвращение: ведь мы не можем не осуждать в себе эти чувства, а
они помогают им развиваться!
Но зато для тех, ради которых надо тянуться и тянуться, которым мы отдаем с изумляющей нас самих
щедростью все заветное и дорогое, — о, как благодарно бьются для них наши сердца! И есть за что: они делают,
нас лучше.
Павел глядел на задумчивое склоненное Тамарино лицо.
“Любовь обладает не только силой притяжения: магнит, который держит, — подумал он. — Но главная ее
задача, как посланницы самой жизни, заронить в человека бродило, и, только вызвав к действию дремлющие
внутренние силы, она выполняет истинное свое назначение: дает силу жить в полную меру и поселяет надежду,
что жизнь эта не пройдет бесплодно”.
Если вдуматься, то ценность любви одного человека к другому как раз и измеряется величиной того
нравственного толчка, который он вызывает.
Наше время требует большой энергии и бесстрашия мысли, а значит, на любовь ложатся дополнительные
тяготы. Нам поневоле приходится судить ее строже, относиться к ней взыскательнее: делает ли она для нас то,
что должна сделать как опора и источник мужества?
…Они не замечали, как наступало раннее звездное утро. Восток уже чуть подрумянивало, а пастушеская
Венера продолжала гореть особым радостным блеском, и с нею на светлом небе еще целый хоровод подруг-
звезд, чистых, как криничная вода.
В три часа становилось уже по-утреннему свежо. Небесная река света текла, как Млечный Путь, через
весь небосклон. Хором пели соловьи. И то, как они сладко поют, делалось особенно явно, когда трезвым,
будничным, деловым голосом кричал ранний работник — петух.
Тамара шла на вокзал, брала из камеры хранения свой чемоданчик-магнитофон и снова надолго уезжала