Глубынь-городок. Заноза
Шрифт:
из Сердоболя.
В одно из таких ранних утр, когда Павел, возвратившись домой, старался бесшумно вставить ключ в
замочную скважину, в переднюю выглянула Черемухина. Она с явной укоризной придерживала на груди ночной
халатик, и без того застегнутый у самого горла. И опять, как когда-то при встрече с Евой, приближаясь к чужой
любви, Черемухина смотрела завистливо и печально.
— Вам с вечера все время звонила междугородная. Думаю, что жена.
— Спасибо, — потупившись, ответил Павел и на цыпочках прошел в свою комнату. Там он бессильно
опустился на стул и несколько секунд смотрел в одну точку. Но потом встряхнул головой. Конечно, он помнил,
что существуют Лариса, Виталик, семья, работа, и в то же время не мог ни на чем сосредоточиться. Волна
высоко поднимала его над всеми заботами и перекидывала из вчерашнего дня в завтрашний. Он бросился в
постель, улыбаясь своим воспоминаниям.
От ветра сама собой распахнулась рама, и в теплую наспанную комнату ворвался утренний воздух,
сдобренный дымком, с криками петухов, в стрельчатых лучах яркого, еще не греющего солнца. Павел
проснулся, как просыпается счастливый человек. Он брился, плескался у рукомойника, растирал полотенцем
грудь и плечи, чувствуя крепость своего тела.
Так он мог прожить с зарядом радости неделю или полторы и только затем начинал томиться: что она
сейчас делает? Где она? Как хорошо было бы знать о ней все, в каждую минуту жизни. Нет, он вовсе не хотел
ограничивать ее свободу: он даже не ревновал ее ни к кому. Пусть она живет, мечтает, двигается, как ей
вздумается. Он только хотел быть рядом.
Однажды им выпал праздник. Тамара приехала на три дня. Она показала ему командировку и прибавила:
— А знаешь, у нас в радиокомитете поговаривают о реорганизации: может быть, каждому
корреспонденту назначат несколько районов, и он там будет жить постоянно.
— Там — значит здесь?
— Ну, ну, не сглазь.
В колхозе, куда ей нужно было поехать, у Павла тотчас нашлось дело. Он махнул рукой на то, как это
может выглядеть в чужих глазах, и достал на сутки машину у директора кирпичного завода.
Машина была так стара, что, прежде чем тронуться, долго прогревалась, дрожа от озноба, кашляла,
хрипела, как живое существо, и это наполняло Тамару особой нежностью к ней.
— Ее как-нибудь зовут? — спросила она у директора, который сам следил за выездом своего конька из
гаража.
Директор развел руками:
— Увы, мой шофер начисто лишен технического сентиментализма.
Шофер оказался человеком разговорчивым. Сначала он уговаривал Тамару сесть рядом с ним на переднее
сиденье, что увеличило бы для нее панораму обзора, а потом предложил то же самое Павлу, правда, с меньшей
горячностью.
— Благодарю, впереди мне слишком жарко, — отозвался Павел не вполне вразумительно.
Они незаметно и крепко держались с Тамарой за руки, а вслух рассуждали безразличными голосами о
том, что давно стоит сушь и как бы она не кончилась именно сегодня проливным дождем.
— Ну разве здесь дожди? — тотчас, оборачиваясь, вмешался шофер. — Вот был я однажды на Каховке, а
там известно: начнется ливень, так дороги становятся непроезжими на неделю, две. Соображаете?
Они ехали лесной дорогой, и особое, зеленое солнце светило сквозь переплетенные ветви. Многое
зависит от ракурса: если лечь в траву на спину, то даже тела полосатых берез, укорачиваясь, потеряют свою
воздушность и станут мускулистыми, как белые тигры. Ничтожные же травинки немедленно вытянутся вверх,
земля ощетинится и изменит облик, освещаемая этим неправдоподобно изумрудным солнцем. Павлу и Тамаре
казалось, что и дорога, и березы, и лес были придуманы сегодня специально для них…
— А вы знаете, — заговорил опять водитель, закуривая и деликатно помахивая перед папиросой
ладонью, — ведь огонь не отбрасывает тени. Это точно, я проверил: сначала видать остов спички, потом провал
получается на месте огня, а уж потом тень от дыма.
За его спиной промолчали.
Вчера было четвертое августа, день Авдотьи-малиновки. Ясное дело: религиозные праздники совпадали
с сельскохозяйственным календарем. К примеру, семь отроков…
— А малина поспела? — с надеждой спросила Тамара.
— Так я ж вам толкую: полно в лесу!
Тогда Павел попросил остановиться, и шофер, наконец-то что-то смекая, предложил довезти их до самого
малинового места. Вот только проедут лесопильный поселок. А он, если они не возражают, завернет там
ненадолго к куме, водички напиться.
Они не возражали.
Набирая скорость, машина взревела, завизжала.
У въезда в поселок их встретило нестрашное чучело с кепкой набекрень; брезентовое одеяние уходило
подолом в клубничную грядку. Рядом наливались вишни. Даже в тени они блестели как лакированные. Было
тихо, тихо до одурения; если гремели ведром, это неслось издалека.
Единственная улица поселка густо заросла травой, и по обе ее стороны за зеленью стояли дома. Никто не
пересекал ее, и вообще из конца в конец не было заметно ни одного живого существа.
Сновали мошки, бабочки. Птиц не было слышно: приближался полдень. Утром, часов в семь, пала
сильная роса, обломок ущербного месяца истаивал на глазах. В лесу пахло сосной и малиной.