Глубынь-городок. Заноза
Шрифт:
машины.
В маленьком кабинете, отгороженном от наборного цеха фанерной перегородкой с табличкой “Дежурный
редактор”, Павел нашел не только Андрея Петровича, но и Мелехова, который негромко читал стихи, так что
Муза, примостившаяся на валике дивана, вытягивала к нему шею. Андрей Петрович слушал, держа перед собой
кучу гранок. Потом он взял листок, жадно пробежал его еще раз глазами и страдальчески воскликнул:
— Но ведь много, Юра!
— Сокращать не дам, — твердо откинул тот чубатую голову.
Андрей Петрович, не присаживаясь, тут же у края стола склонился над полосой. И все заволновались,
заглядывая ему через плечо: неужели для таких стихов невозможно ужать еще восемь строчек?
Теплов ждал, когда дойдет очередь до него.
Светящийся циферблат засек время появления второй полосы. Дежурный редактор потянулся к коробке
папирос. Предварительно он прикрыл дверь своего фанерного загончика и, покосившись на стандартную
надпись “Курить запрещается”, несколько раз быстро и глубоко затянулся, пуская дым в кулак. Лоб его взмок,
рубашка в бирюзовую полоску потеряла свой великолепный отутюженный вид.
— Попробую свести абзацы, — сказал он Павлу, пробегая глазами очерк. — И, пожалуй, все. На всякий
случай все-таки не уходите.
— Нет, я не уйду.
Когда Павел поднялся к себе, Следнев сидел уже на узком кожаном диване, равнодушно-любопытным
взглядом окидывая комнату.
— Ну, — сказал он, поднимаясь. И они неловко и крепко обнялись.
Бывает, что в разлуке человек ближе, чем вернувшись после этой долгой разлуки, потому что в памяти
мы его храним, как под нафталином, без малейшего изменения, а в живой жизни он возвращается пропахший ее
новыми ветрами, с новыми мыслями, в новых морщинах, и ко всему этому надо заново приноравливаться.
Однако в этом бегучем потоке времени есть и бесконечно новый, всегда возрождающийся интерес к
человеческому существу. Плотная суконная гимнастерка не военного, а гражданского покроя обтягивала сейчас
плечи Константина Матвеевича. Он не начинал еще полнеть, хотя и был старше Павла более чем на десять лет.
На первый взгляд лицо его изменилось очень сильно; может быть, столкнувшись на улице, Павел и не узнал бы
его, но надо было всего несколько минут, чтобы привыкнуть к изменениям и сквозь них разглядеть знакомые,
привычные черты. Над бровями у него стали резче тонкие дуговые морщинки — как бы добавочные брови, — и
от этого лицу особенно удавалось теперь выражение иронии и скептического недоумения.
— Почему не писал? Куда пропал? Ведь пятнадцать лет! — немного придыхая, растерянно, обидчиво
теребил его Павел.
— Почему да почему, — снисходительно, как всегда, протянул, Следнев. — Жизнь — колесо. Спицы не
успеваешь считать. Мало чего было: плохого, хорошего… Видишь, здоров… Ну и все, хватит об этом. А ты,
Павлуша?
— Я живу.
Тот посмотрел на него искоса, с бесцеремонностью старого друга:
— А сдается мне, худовато живешь, лейтенант!
Павел чуть приметно дрогнул.
Следнев зорко поймал это движение.
— Что ты?
Павел смешался:
— Ничего. Просто ты назвал меня так — лейтенант…
— Ну и что? Вспомнил что-нибудь?
Тот низко и молча опустил голову. Потом поднял ее и прямо поглядел в следневские, с прищуркой, глаза:
— Никогда не забываю. Но это не о том, что ты думаешь. — Голос его звучал тихо и отчаянно в то же
самое время. Должно быть, слишком многое стояло за неясными для постороннего словами.
Следнев неслышно свистнул. Резкий телефонный звонок разбил паузу.
— Ты посиди. Я должен спуститься к дежурному редактору. Я недолго.
— Небось не убегу, — задумчиво пообещал Следнев и, когда Павел ушел, уже по-иному, испытующе,
оглядел узкую комнату с незавешенным окном. Сейчас он заметил, что вокруг царил странный порядок —
порядок почти омертвения: графиты карандашей были очинены так остро, что становилось ясно — ими не
писали; на мраморном приборе — ни пятнышка от чернил; блестящее стекло стола лежало холодным ледяным
полем, не замутненное ни дыханием, ни отпечатками пальцев. Нигде, как в самых диких Кара-Кумах, ни следа
человека. Пришел и ушел. Даже на стулья, казалось, месяцами никто не присаживался.
— Странно. Очень странно, — повторил Следнев.
— Ты мало бываешь тут, что ли? — спросил он вернувшегося Павла.
Тот рассеянно удивился:
— Мало? Нет, почему мало? Все рабочее время.
— А сейчас твое рабочее время кончилось?
— Сейчас — да.
Павел держал в руках свежий номер, тот самый, который был еще пока в считанных экземплярах; но его
уже переносили на матрицы, и к утру, развозя на самолетах по всей стране, должны были размножить для
миллионов читателей. И для города Сердоболя тоже.
— Так, значит, уходим? — Следнев заторопился и, взглянув на часы, по своей обычной привычке
присвистнул: — Мать честная! В этакое время в дом вваливаться!.. А бутылочку нигде по пути не прихватим?
Павел потянулся было к своему пальто на крючке и вдруг обернулся.
— Знаешь что? — сказал он. — Не пойдем отсюда.
Следнев смотрел на него во все глаза.
— Да, конечно, — спохватился он, — неловко так поздно хозяйку поднимать. Ты ведь уже после меня