Гнёт ее заботы

Пауэрс Тим

– Индивидуальность не столь жестко квантуется в нашем случае как в твоем. Мы словно волны, разбегающиеся по поверхности пруда или поросшего травой луга; ты можешь нас видеть благодаря тем материальным предметами, которые мы движем, но сами мы этими вещами не являемся. Даже семена, что мы сеем в людскую кровь, не являются физическими объектами. Это своего рода удерживаемое внимание, словно луч прорезного фонаря, следящий за объектом, движущимся в темноте. Моей сестре пришлось пройти через страдания и боль, чтобы собрать свой фокус в точке,

где ее действительно можно было убить, но даже тогда она, наверное, не умерла бы, если бы не была связана с Шелли узами родства.

Джозефина бросила на него осторожный взгляд, но его лицо по-прежнему хранило безмятежность.
– Эта индивидуальность подле тебя, - продолжил он, касаясь своей груди, - может присутствовать одновременно в любом числе жизненных форм, так же как быть одновременно Полидори и незнакомцем, которого ты пригласила в свою комнату той ночью в Швейцарии.

На берег набежала, закручивая пенные водовороты, слабо светящаяся в лунном свете волна, и они шагнули вверх по склону, чтобы ее избежать.

– Это было давно, - тихо сказала она.

– Время не имеет значения для моего рода, - ответил ее спутник.
– Ему не обязательно что-то значить и для тебя. Пойдем со мной, и живи вечно.

Какая-то подавленная часть разума Джозефины была чрезвычайно напугана этим предложением, и она нахмурилась в обступившей их темноте.
– Как Полидори?

– Да, именно так. Ты сможешь выплывать на поверхность своего разума, только когда захочешь очнуться ото сна.

– Вы сейчас здесь, Полидори?
– с истеричной ноткой в голосе спросила Джозефина.
– Дайте о себе знать.

– Добрый вечер, Джозефина, - сказал ее собеседник изменившимся голосом, который все еще хранил некоторую напыщенность.
– Для меня истинное счастье наконец-то встретиться с вами.

– Вы находили вашу жизнь невыносимой?

– Да.

– А теперь, вам удалось избавиться от тех… обстоятельств, тех воспоминаний? Ее лицо казалось расслабленным, но сердце бешено колотилось.

– Да.

– Вы ненавидите моего… вы ненавидите Майкла?

– Нет. Это осталось в прошлом. Я ненавидел его и Байрона и Шелли, всех этих людей, у которых было то, чего я так страстно желал - божественная связь с Музами. Я отдал все, что имел, отдал даже самого себя, но Музы по-прежнему отказывали мне в этом, хотя они и завладели мной.

– А теперь, вы теперь жалеете что согласились?
– спросила она, удивляясь нетерпению, прозвучавшему в ее голосе.
– После того, как они не выполнили условий соглашения, которое вам казалось, вы заключили?

– Нет, - ответил он.
– Я теперь живу вечно.
– Мне больше нет нужды писать стихи - я теперь сам ожившаяпоэзия. Все ночи теперь мои и все песни земли, и те извечные ритмы миров и составляющих их мельчайших частиц, что никогда не меняются. Я лицезрел Медузу, и то, что для человека выглядит

словно несущий смерть безжалостный рок, на самом деле является рождением. Люди появляются на свет из горячего лона человечества, но это всего лишь… словно цыпленок, оперяющийся в яйце. Настоящее, окончательное рождение происходит после этого, это рождение из холодной земли. Все, что когда-либо ты хотела оставить позади, остается там.

Луна все ниже клонилась над водой, серебряным пламенем зажигая верхушки волн, что сомкнулись над Шелли и его лишенной жизни и обратившейся в камень сестрой.

– Я теперь Полидори, но также и тот, кого ты помнишь, - сказал ее спутник снова изменившимся голосом.

– Его сестра, - сказала Джозефина.
– Твоясестра. Она мертва.

– Да, - невозмутимо ответил ее собеседник.
– Смерть нечасто приходит к нам, но она умерла.

– Я убила ее, помогла ее убить.

– Да.

Внезапно на правой щеке Джозефины блеснули слезы.
– Я - мне так жаль, что я бросила тебя в Альпах, - хрипло сказала она.
– И мне так жаль, что я отвергла тебя тогда, на той улице в Риме, перед домом Китса. И мне, мне очень жаль, что я помогла убить твою… сестру. Некоторое время она шла в молчании.
– Сестры не должны погибать, - прошептала она.

– Никто не должен погибать, - сказал ее спутник.
– Мы предлагаем вечную жизнь для всех.

Джозефина остановилась и обратила к нему лицо, хотя глаза ее были закрыты.
– Ты все еще хочешь бытьсо мной?
– с робкой надеждой спросила она.

– Конечно, - ответил он, нежно положив ей руку на шею и склоняя лицо к ее горлу.

* * *

Мэри, Клэр и Джейн Вильямс чуть не бились в истерике, когда следующий день перевалил за середину, а Дон Жуантак и не показался, и Кроуфорд согласился отправиться обратно в Ливорно, чтобы разузнать, отплыл ли оттуда Шелли на самом деле. Джозефине нездоровилось, и она лежала в постели, так что в одиночестве, заранее пытаясь придумать, как сообщить женщинам дурные вести, он отправился вдоль берега на север в Лериче, где нанял судно.

К вечеру он прибыл в Ливорно и обнаружил, что Трелони и Робертс все еще были в Глобусе, и выражение обеспокоенной надежды на их лицах сменилось отчаянием еще до того, как они успели его хоть о чем-нибудь расспросить, так как по лицу Кроуфорда они поняли, что Дон Жуантак и не прибыл в Каза Магни после того, как двумя днями ранее исчез в объятиях сомкнувшегося вокруг него шторма.

Байрон все еще был в Пизе, и после унылого, приглушенного разговора в вестибюле Трелони вызвался добровольцем отправиться на север, чтобы сообщить ему, что Шелли и Вильямс, по всей видимости, утонули.