Гнёт ее заботы
Шрифт:
Очутившись в парадном холле, он быстро прошаркал к арочному проходу, который вел в комнату, что служила Хантам гостиной. Комната была пуста, хотя каракули на стенах напомнили ему, что дети могут появиться в любую минуту.
Коробка стояла на каминной полке, и он пересек комнату и снял ее. Крышка была не закрыта - и он, повинуясь внезапному порыву, открыл ее и впился взглядом в обуглившуюся глыбу находящуюся внутри.
Снова его посетило испытанное ранее чувство чудовищной несообразности, космического противоречия, которым она являлась. С чувством тошноты он поспешно захлопнул крышку.
Он вернулся обратно в холл, но сделал лишь два шага по направлению к лестнице, когда услышал, как кто-то неумело пытается открыть тяжелую входную дверь за его спиной; он поспешно скользнул в темнеющую справа узкую арку и обнаружил себя в просторной комнате с каменным полом, тускло освещенной солнечным светом, льющимся через несколько маленьких шестиугольных оконцев.
Воздух здесь был теплее и благоухал запахами чеснока и вяленой ветчины [380] . Со своего места подле огня на него неодобрительно взглянула пожилая женщина, кухарка Байрона, но она лишь покачала головой, и ее взгляд снова вернулся к кастрюле с супом, который она помешивала.
380
Сured ham - итальянская ветчина, заготавливается путем высушивания и обычно подается на стол очень тонкими ломтиками.
До Кроуфорда донесся оживленный гомон и топот детей Ханта, ворвавшихся в главный холл. «Были ли родители вместе с ними? Если так, Ли Хант, несомненно, заметит пропажу коробки и может, чего доброго, начать кричать об этом, прежде чем Кроуфорд успеет незамеченным проскользнуть наверх».
Справа от него на деревянной столешнице лежало несколько листов обёрточной бумаги из-под мяса, по соседству с несколькими курицами, пребывающими в различных стадиях расчленения, и, повинуясь внезапному вдохновенному порыву, Кроуфорд расправил один из бумажных листов, открыл коробку и безо всякого почтения вывалил на него сердце Шелли; затем схватил большую, бородатую петушиную голову и бросил ее в коробку. Он закрыл крышку и прикинул вес коробки - с озабоченным удовлетворением отмечая, что ее вес был примерно такой же, как и когда она вмещала в себя сердце Шелли - а затем плотно обмотал сердце бумагой и подхватил его другой рукой.
Вид обугленного треснувшего сердца Щели заставил его вспомнить о своем собственном, которое столь яростно грохотало в грудной клетке, что голова подергивалась ему в такт. Одному богу известно, что Ханты и слуги подумают о его ноше, если он тут сейчас свалится замертво. Даже Байрон будет удивлен, что это на него нашло.
Он больше не слышал шума детей - очевидно, они пронеслись насквозь через весь дом и выбежали с черного хода. Задыхаясь, Кроуфорд снова прохромал через холл и арку в гостиную Хантов.
Он водрузил коробку обратно на каминную полку и каким-то чудом заставил себя поспешить назад к входной арке.
Он миновал ее и вышел в холл, но усилие это дорого ему обошлось. В глазах у него потемнело, и он вынужден был осесть на каменный пол с торчащими вверх коленями, крепко стискивая обернутое в бумагу сердце, чтобы быть уверенным, что оно не выскользнет из онемевших трясущихся рук. Лодыжки снова начали кровоточить, и пятки сделались скользкими.
– Что это ты тут тащишь?
Кроуфорд поднял взгляд. Один из отпрысков Хантов, где-то семи лет отроду, взирал на него сверху. Мальчишка хлопнул по стиснутым рукам Кроуфорда.
– Что у тебя там?
– повторил он.
– Думаю, стянул что-то с кухни.
– Потроха, - выдохнул Кроуфорд.
– Псу отдам.
– Я сам ему отнесу. Я хочу с ним подружиться.
– Нет. Лорд Байрон сказал мнеотнести их ему.
– Моя мама говорит, ты мерзкий тип. Ты и правда выглядишь мерзко. Мальчишка изучающее уставился на Кроуфорда.
– Ты - всего лишь дряхлая старая развалина, верно? Спорим, я без труда отберуу тебя эти объедки.
– Не глупи, - сказал Кроуфорд, как он надеялся устрашающе взрослым тоном. Он попробовал выпрямить ноги и подняться, но пятки снова поехали в натекшей крови, и попытка закончилась лишь тем, что он ударился об пол своими костлявыми ягодицами. Головокружение и тошнота, вызванные в нем скачущим галопом сердцем, стали гораздо хуже.
Мальчишка захихикал.
– Спорим, ты стащил эти потроха для себя, а потом сырыми сожрешь в своей комнате, - сказал он.
– Лорд Байрон ничего тебе не говорил, верно? Ты просто вор. Я отниму у тебя этот пакет. Мальчишка возбужденно перевел дух - очевидно мысль, что он может вот так запросто изводить этого взрослого, подействовала на него опьяняюще.
Кроуфорд открыл рот и начал звать на помощь, но мальчишка громко запел, легко заглушая шум, издаваемый Кроуфордом, и одновременно с этим потянулся и отвесил крепкую пощечину по белобородой щеке Кроуфорда.
К своему ужасу Кроуфорд почувствовал, как из уголков его глаз брызнули слезы. У него не было на все это времени. Если сердце будет обнаружено, Хант надежно упрячет его под замок и без промедления увезет в Лондон - а что, если этот проклятый мальчишка и в правду отнесет его собаке, а собака возьмет его и съест.
Он снова попробовал встать, но мальчишка грубо толкнул его назад.
Кроуфорд почувствовал, как его охватывает паника. Жизни Джозефины и его нерожденного ребенка - по крайней мере, их человеческие жизни - зависели от того, сумеет ли он убежать от этого маленького дьяволенка, и он совсем не был уверен, что ему это будет по силам.
Он снова начал кричать, а мальчишка снова стал распевать: - «О ты, что всех прекрасней, что мне милее всех [381] » - и наотмашь ударил его тыльной стороной ладони по другой стороне лица. Он запыхался, но все равно это оставалось для него игрой.
381
О say, thou best and brightest. Испанская песня английского поэта-песенника Томаса Мура, друга Джорджа Байрона.
Кроуфорд глубоко вдохнул и выдохнул, а затем заговорил, очень тихо.
– Позволь мне забрать это и уйти, - спокойно сказал он, - или я тебя покалечу. Сквозь охватившую его тошноту он пытался сосредоточиться на том, что говорил.
– Где тебе. Это я тебя покалечу, если захочу.
– Я… - Кроуфорд подумал о Джозефине, спасение столь смехотворно ускользало от него.
– Я тебя укушу.
– Да тебе и макаронину не разгрызть.
Кроуфорд выпучил глаза на мальчишку и медленно растянул губы в дьявольской усмешке, держа глаза широко раскрытыми, чтобы морщины на его щеках стали еще глубже. Он выставил вперед левую руку и помахал перед ним обрубком безымянного пальца.
– Это видишь? Я его откусил, однажды, когда был голодным. Я и твойоткушу.