Гнёт ее заботы
Шрифт:
Со стен столовой Байрона были сняты все картины, и едва заметные белые квадраты отмечали на штукатурке те места, где они висели. Хобхаус закрыл окна, пока Байрон разливал брэнди.
Хобхаус сел и сделал глоток.
– Я говорил недавно с твоей сводной сестрой Августой, - сказал он Байрону.
– Она показала мне камни, что ты прислал ей тем летом, когда мы путешествовали по Альпам. Маленькие кристаллы с Мон Блан. Она также показала мне некоторые из твоих писем.
– Я был пьян все то лето, - запротестовал Байрон, - те письма, наверное, просто…
–
– Я… - Байрон, подняв бровь, покосился на своего старого друга.
– Ну, я мог бы тебе сказать, что помогаю им свергнуть их новых Австрийских правителей, верно?
– Да, ты бы конечно мог. Но я был там, когда ты повстречал Маргариту Когни, помнишь? Хобхаус повернулся к Кроуфорду.
– Это произошло в Венеции, летом 1818-го; как-то вечером мы выехали на конную прогулку и повстречали двух девушек, крестьянок, и Байрон сказал, что одна ему приглянулась, а мне понравилась другая.
Он обернулся к Байрону.
– Когда я остался один, - продолжил Хобхаус, - я обнаружил, что она хочет меня укусить. И она меня заверила, что вторая девушка - Когни, хочет от тебя того же самого. Я всегда пытался оградить тебя от… неподходящих женщин, и если ты помнишь, пытался уговорить тебя отделаться и от нее тоже. Но тогда… я думал, что просто пытаюсь спасти тебя от любовницы с извращенными вкусами.
Байрон был заметно взволнован его словами.
– Боже правый, Хобби, я рад, что ты не дал ей себя укусить. Он вздохнул и жадно глотнул брэнди.
– Видишь ли, Карбонарии пытаются выдворить Австрийцев - и я думаю, у них есть на то все основания.
Он поднял руку, призывая Хобхауса помолчать.
– Но, - продолжил Байрон, - ты прав, это далеко не единственное, что меня с ними связывает. В глазах Карбонариев род, к которому принадлежит Маргарита, гораздо более реальный враг, чем какая-то абстрактная категория австрийцев. У Карбонариев имеются методы, позволяющие держать этих созданий в узде, и я этими методами пользуюсь. Ты, должно быть, заметил, что Тереза вполне земная женщина и до сих пор невредима - так же как и Августа и ее ребенок, и моя бывшая жена и ее ребенок.
– В узде, - сказал Хобхаус.
– Есть ли какой-то способ полностью освободить от нее - от ее рода - тебя и зависящих от тебя людей?
– Да, - сказал Кроуфорд.
Хобхаус взглянул на него, затем снова на Байрона.
– И ты намерен это сделать?
– Просто из чистого любопытства, - сухо сказал Байрон, - ты знаешь, что этот поступокбудет означать? Самым… банальнымпоследствием этого явится то, что я иссякну, как поэт. Кроуфорд с изумлением заметил, что Байрон, похоже, и вправду пытается рассматривать это как нечто банальное.
– Я не напишу больше ни строчки.
Хобхаус подался вперед, и Кроуфорд был поражен, каким суровым может быть его округлое, обычно мягкое лицо.
– И твои дети не станут вампирами.
– Они, вероятно, и так не станут, - раздраженно ответил Байрон.
– Но да, мы с Айкмэном вскоре собираемся провернуть один трюк. А затем я собираюсь отправиться в Грецию, где, без сомнения,
Хобхаус бросил взгляд на Кроуфорда, который неопределенно пожал плечами. «Только не смотри на меня, - подумал Кроуфорд, - ятак и не научился отличать его искренность от его же позирования».
– Звучит так, - задумчиво сказал Хобхаус, - словно ты веришь, что твое освобождение от этого существа, от этих существ, будет означать твою смерть.
Байрон осушил бокал и снова его наполнил. Его рука дрожала, и горлышко графина дребезжало, задевая за край бокала.
– Я верю, что так оно и будет, - с вызовом сказал он.
Кроуфорд в замешательстве покачал головой.
– Но ведь свободные от этих созданий люди живут дольше. Ты смог избежать наихудшего истощения, малокровия и лихорадки, которыми обычно страдают их жертвы, но это стоит тебе кучи усилий и все равно помогает не полностью. Без своего вампира ты действительнобудешь здоровым, и все эти защитные меры больше тебе не понадобятся.
– Ты определенно не растерял своего докторского красноречия, Айкмэн, - сказал Байрон.
– Дьявол, я уверен, в большинстве случаев все как раз так, как ты говоришь, но…
После затянувшегося молчания Кроуфорд поднял руку, призывая его продолжать.
Байрон вздохнул.
– В моем случае, это создание меня оберегает. Я знаю, что не прожил бы так долго, если бы оно… если бы оно не приглядывало за мной. Даже несмотря на то, что я оскорбил Лорда Грея, после того как он проник в мою спальню в Ньюстедском Аббатстве, когда мне было пятнадцать, и думал, что бросил Маргариту Когни ради Терезы, это существо… Он улыбнулся.
– Оно любило меня, и все еще любит.
Кроуфорд перехватил взгляд Хобхауса и еле заметно покачал головой. «Они заботятся о нас, - подумал он, - и именно поэтомуони оказываются для нас столь разрушительными».
– И ты, - мягко сказал Хобхаус, - ты тоже все еще еголюбишь.
Байрон пожал плечами.
– Я способен полюбить любое существо, что выкажет такое желание.
Хобхаус неловко заерзал в своем кресле.
– Но ты ведь… сделаешьэто, верно, проведешь этот… экзорцизм?
– Да. Сказал, что сделаю, значит сделаю.
– Я могу тебе как-нибудь помочь?
– Нет, - сказал Байрон, - это…
– Да, - оборвал его Кроуфорд.
Оба мужчины взглянули на него, Байрон с подозрением.
Обращаясь к Хобхаусу, Кроуфорд сказал: - Заставьте его пообещать вам - вам его лучшему другу, школьному товарищу по Тринити и все такое - что он не опубликует больше никаких стихов. Это устранит одно из сильнейших влечений, которым его притягивают нефелимы. Он повернулся к Байрону.
– Несмотря на твое показное презрение к поэзии, я думаю, она составляет огромную часть твоего, ну даже и не знаю, самоопределениячто ли. И до тех пор, пока она будет тебе доступна, я сильно сомневаюсь, что ты на самом деле захочешь покинуть своего вампира.