Голоса Серебряного века. Поэт о поэтах

Мочалова Ольга Алексеевна

ЛЮРИНЫ РУЧКИ

— «Не дразни умывальник, ребенок, Ты еще слишком тонок, Чтобы справиться с силачом! Что ты сделаешь кулачком, Когда он пойдет шагать, Ругаться, течь, громыхать?» — Люре говорила тетя, Опытная в житейской заботе. Умывальник был старый отшельник, Он мечтал удалиться в ельник И поить веселую птичку Своей прохладной водичкой. Тетя воткнула в клубок иголку, Взяла со стола голубую кошелку И отправилась вдоль коридора, Обещая вернуться скоро. Умывальник походил на дядю Сережу, Хотя не носил бородатую рожу, Но прописан был в доме как инвалид И вместо водки — водою налит. Его иногда нахально чинили, Разбирали на части, били, Он не желал быть модней и новее И падал на голову чинившего злодея. Но даже стоячая водичка Мила, как певчая птичка. Как

Люре ни печально, Приходится беспокоить умывальник. Он плюнул, сперва на Люрины ручки, Зевнув раздраженно: как это скучно! Но из недр громыхнувшего ведра Подымалась ураганная гроза! Он за невинно пролитую водичку Просил оторвать с корнями косичку! Он взбеленился, увидя, что враг Водою отменной поит свой башмак! Башмачок, годный только в помои, Несравненной водицей поит! Свистя мимо ушей, мимо шеи, Метнулись струи, как змеи, Хромая отсыревшим скоком, Двинулся умывальник боком! Он приплюснул девочку к комоду, Выплеснул на нее грязную воду, Скопленную паутину. Ухмыляясь из-под струистого уса, Из ящика в личико вытряхнул мусор. Он паровозничал, давал гудки, Пока не заметил бледной руки. Остренькое плечо, Худенький кулачок… «Я не рожден истреблять девчонок», —  Подумал старик слегка смущенно, И дрогнули скрепы старой посуды Всеми ящиками, стало ей худо… Сквозь размах бурного нападенья Умывальник в ведре ощутил умиленье. Он берет Люру, боясь вздохнуть, На колени или (что то же) на грудь, Поливает светлой водичкой, От мусора очищает косичку, Чтобы Люра в объятьях его не тонула, Мечтает сделаться детским стулом!

ХОЛМЫ НА РОДИНЕ

Стоят зеленые холмы Упругими волнами. С природой вместе грезим мы Туманами и снами. В пространстве облачных небес — С печальным криком птицы… И мне так ясно: нет чудес, И умерли зарницы. С лиловой мягкой высоты Редки и крупны капли, И с видом скромной сироты В болоте ходят цапли.

«Шелковинка драчливая…»

Шелковинка драчливая, Водопадик, Забавный до искр паяц, Суматоха моя, Котенок, Помеха, Потеха, Кот!

ОСЕНЬ ЛЮДЕЙ

Скрипнула дверь, Звоночек лизнул язычком, По дождливой, пространной улице В магазин покупатель сутулится. Хочет купить чернильной Ночи портфель объемистый, важный, Для этого — в писчебумажный. Писчебумажный! Радужный! Едва покупатель вошел — Наитье оживших сказок Его захлестнуло. Шелк Утешительных воспоминаний Малых лет, рай вещей. Покупатель боролся, двигал Неприступной бровью своей: — «Дайте чернил Леонарда! (Сам ждет Леонардовой тьмы.) Дайте мне порт крокодиловый — Портфель морской глубины. Тьфу ты! Портфель кожаный». Покупатель даже вспотел. Автобус на улице хрюкнул, Подбирая овощи тел. Извозчик гоголевской скорбью Нахохлился за стеклом. Шли по тротуару Люди вслед за дождем. Выпукло электричество Освещало румянец игрушек, Серебряные завитушки Хвостатых безделушек. Ухватистые обезьяны, Висячие шары Напряжение создавали Какой-то нездешней жары. Сам из путешественной книжки, Покупатель склонил силуэт Задумчиво над пушистым Сосредоточенным мишкой. Полуглухой хозяин, Его жена, недовольная всеми, Замедленность оборвали Затянувшейся темы: «Гражданин, вот портфели, цена 18 рублей». Дохнула в лицо покупателю Безысходная осень людей. Так явственно ощутилось: Тело, пальто, тоска, Прошлогоднее сегодня, Осевшая в сумрак Москва…

АВГУСТ

Неиспытанную гибкость превращений, В жилах радугу — страсть дала! Помнишь: торжественный август, Яркость поздних цветов! Недели из легенды тумана, Ночей воркующая мгла, Робкое возвращенье Мимо ив, мимо темных террас, Где спадал азарт игроков Ядовитыми пятнами карт! Над ямой черных полей, Сквозь утра ненасытный простор — Взмах сказочного крыла! Запах левкоев! Огонь вздыбленный! Страсть — Земле И страсти — Земля!

КОЛОННЫ ВОЗДУХА

Чья это счастливая свежесть В тонком блеске

ветров? С гор сорванная гордость — Призрачное серебро! Колонны воздуха надрезаны Алмазным журчаньем птиц. Под ясной твердостью свода Широкие воды — ниц. Во ржи, зыбкой и дружной, Сдавленный ропот толпы, Кланяются колосья, Просят: «Подайте слепым!» А ширь невозбранная! Волненье Захлестывает во ржи, И так же мятежно и слепо Колеблешься на меже…

ПЕРЕБЕЖКА СВЕТОТЕНИ

Я люблю молодых женщин В весенне-летнем цвету; Люблю Заброшенные полустанки Их снов; Влажную счастливость, Пойманную на лету; Сумеречную неопределенность, В которой мягко оседают Предметы; Спуск ручьев с гор — Мелодичные ответы. Люблю Питательные глубины Нежного спокойствия У постели больного; Смену смеха Сомненьем; Клейкую, Как под кленом, Трепетную Перебежку светотеней.

ВЕСНА

Что-то слепо-лукавое Есть в мятежной весне, Какая-то тяга проклятая В цепкой, совиной луне. Погода еще изменчива, Не перестает ветреть, Яркий сор, визг детей, Азиатский восток на дворе. Но похожи прохожие На запертых зимних людей, Грохочет первой грозой Ломовик по затылкам камней. Но тысячи первой ночи Еще не настал конец: В середине весны разговор — Женщина и купец. Чернобров, вежливо дерзок, Смугл и белозуб, Купец выхваляет товары: Вот перстни, гребни, кубок… Женщина наклоняется. Жар прекрасных щек Стекает дрожью с руки. Иноземный трогает шелк. Ветер становится нежен, Купец молчит о цене. Так легко оступиться В послушной душистой весне. В руки взяла кубок. Улыбка сбежала с губ. И ставший спокойным купец Договаривает цену.

ЛЕНИНГРАД

Как в первый раз, Потусторонний берег Нащупан. Сквозь сетку Достоевского дождя Неуловимым поворотом утра Давно мне снившийся Подъехал город. Предостережением Звучало: Ленинград! На площади вокзальной Нашлась толпа старушечьих людей И незнакомые трамваи, Рисующие лебединый полукруг. Но город! Стройные просторы Из серости жемчужной и гранитной! Город вел самоотверженною прямотою лиц К мостам, дворцам, воде, Где настигало Дремучее головокруженье. Я не узнала лепетной воды В стальных каналах. А Нева Переполняла грудь Неукрощенною угрозой наводненья. … Какой ты сильный, сон! Как ты волнуешь, город, Недостоверностью туманного гранита, Тяжелой драгоценностью воды, Первою любовью, С такой же, как в тебе, Торжественной виной.

«Это не стуки ночные…»

Это не стуки ночные Пытаются раскусить суть, Это небо преувеличенной ласточкой Любовники вместе несут. Как малое — помогает великому! Тепло ладоней — синеве небес. Как великое — любит малое! В дремной тиши — вспыхнул лес. Ночь, пересчитав вещи, Их опустила на дно. И вещим стало дыханье, Когда ослепло окно. От ласки — преувеличенной ласточкой, — Как от нежной ветки куста, Голубое взлетело небо, Чтобы вернуться — устам.

«Ветла выходит сторожить дорогу…»

Ветла выходит сторожить дорогу, Ольхе, как цапле, по колено влага, Осинку явно угнетает строгость, Резвиться вырвалась берез ватага! Во власти липа дедовских традиций. И мощен дуб на ясном берегу. Лесным достоинством осмыслю лица, Я людям разветвиться помогу. Сапожник, лодочник, бродяга ли с сумою Есть много узловатых стариков, Не вырубленных жизнью городскою Из их дремучих полуснов. Веселой хитростью, догадкою удачной И с бережным движением к вещам, Доверчиво давая место младшим, Они навстречу шелестят годам. И, кажется, что позабыло б лето Одну из радостных своих страниц, Когда бы не было лучами обогрето Над удочкой долготерпенье их, Когда бы около лесной дороги Глубокий дед свой черный хлеб не съел, Кому роптать осталось уж немного На человеческий, безлиственный удел!