Гравитация
Шрифт:
— Где Вы были позавчера вечером? — Мне непонятен этот вопрос, но я отвечаю на него без намека на недоумение.
— Дома, — не у себя дома.
— Вы знаете этого человека?
— Да, это мой бывший муж.
— В каких Вы отношениях с ним?
— Мы практически не поддерживаем отношения.
— Когда Вы видели его в последний раз?
Я хмурю брови и, подумав, называю число, когда мы вместе посещали злополучный благотворительный вечер.
— Телефонные звонки? Выглядел ли он обеспокоенным или испуганным?
— Нет, — чтобы что-то обеспокоило бывшего, это должно было касаться только его комфорта и благополучия.
— Есть кто-то, кто может
Нет. Никто не может этого подтвердить потому, что я была не дома. Я была в совершенно другом месте. И провела ночь тоже не дома.
Немного помедлив, следователь убирает ручку в карман пиджака, закрывает папку. Меня снова оставляют одну в окружении серых стен, и компанию мне составляет только стол и стул напротив.
Я продолжаю сидеть на одном месте, облокотившись на руки и закрыв глаза. Вид крайне утомленного человека, который вынужден терпеть, но понимает, что ничего сделать не может. Это должно сработать, должно убедить наблюдающих за мной людей в том, что я действительно не знаю, что происходит. Дверь открывается, и передо мной садится Тагамуто. Она как обычно холодна, собрана и в её глазах невозможно прочесть что-либо.
Анна пододвигает ко мне фотографию, и я невольно ощущаю, как содержимое моего желудка бросается вверх. Нет ничего привлекательного в обожженном до костей теле, скорченном из-за сведенных огненной судорогой мышц и сухожилий. Кривящийся провал рта словно пытается что-то сказать, оставаясь замершим в последней попытке. Я ощущаю, как поверхность стола внезапно бросается на меня, и только в последний момент мне удается взять себя в руки и не грохнуться лицом вниз. Тагамуто смотрит всё это время на меня, считывая каждую эмоцию, каждое движение, и, когда я поднимаю на неё глаза, она уже не настолько сурова, словно сделала какие-то выводы, явно говорящие в мою пользу.
— Мы полагаем, что это Ваш бывший муж, — произносит она, и в ее голосе слышно почти сочувствие. Настает мой черед по-настоящему удивиться и ощутить полнейший шок. — Проведенный результат анализа зубной карты подтвердил это.
Серые стены медленно покрываются трещинами, по которым ручейками сыпется крошащееся покрытие. Кусок за куском отваливаются кирпичи, и комната теперь выглядит как разрушающийся от ветхости угол. На самом деле, это не здание претерпевает изменения, это разрушается в моем мозгу что-то, что поддерживает его шаткое равновесие. Однажды я уже испытывала это состояние, когда видела тела людей, которые были такими реальными и живыми. Там, где проходит граница, которая делает их мертвыми, мой рассудок дает сбой. Он не способен воспринять тот факт, что то, что перед ним, и тот, кого он знал — это одно и то же. Доходя до этой границы он щелкает и повторяет бессмысленное движение, которое по-прежнему не позволяет ему осознать случившееся.
Анна Тагамуто прекрасно понимает это состояние, а потому прячет фотографию и даже придерживает дверь, чтобы я могла выйти из комнаты для допросов. Мне кажется, что я с очень большим трудом осознаю то, что мне говорят. Сказанное доходит через пару световых лет, и я ровно столько же времени думаю над ответом. Как бы я не ненавидела своего бывшего, сколько бы черных кошек не пробегало между нами и какими бы не были его дела, он был человеком. А сейчас он стал маслянисто черной головешкой. И я не могла не испытывать определенной боли, похожей на то, что при каждом шаге большая заноза оказывается в теле все глубже и глубже.
На улице было достаточно холодно, и морозец позволил дышать более свободно, чем раньше. Мне нужно было что-то, что столкнет меня с точки холостого хода, а сама я пока этого сделать не могла. Поэтому я даже обрадовалась, когда увидела похожего на огромный валун Бьёрна, стоящего у своей машины. Он махнул мне рукой, и я подошла ближе, ощущая облегчение. Немногословный, но трезво мыслящий Бьёрн был как раз тем, что мне и было нужно.
Он в курсе происшедшего, это видно по его выражению лица, сочувствующему и смущенному от этого сочувствия. Словно Бьёрн не привык к проявлению эмоций, которые испытывают обычно люди. Мы стоим друг напротив друга и молчим, а затем он делает движение плечами и роняет:
— Меня, скорее всего, отстранят от этого дела.
Ему нелегко признавать это, ведь Бьёрна, словно марафонца, могут снять с дистанции за несколько шагов до финиша. Он нужен мне как единственный фактический союзник, на которого я могу как-то полагаться. И эта новость меня не радует. В ответ на моё недоумение таким поворотом событий, Бьёрн поясняет свои слова и выглядит еще более странно — словно в нем смешиваются растерянность от того, что он так смог поступить, и попытка держаться все под маской официальности.
— Я подтвердил Ваше алиби, рассказав о нашей встрече в тот день.
Он не смотрит мне в глаза, стараясь выглядеть так же непроницаемо, как пристало агенту. И до меня запоздало доходит, что Бьёрна накажут за самовольно предпринятые действия. Тагамуто не потерпит вмешательства в свои планы, а уж тем более, если их пытаются изменить, она еще больше захочет напомнить о том — кто главный. Таким образом, Бьёрн будет отстранен, я лишусь союзника, и все вернется на свои места — балаган марионеток, руководимый то Тагамуто, то Гаспаром.
Все церемонии выглядят одинаково. Но каждые похороны проходят по-разному.
Для журналистов это было прощание с очередной жертвой неизвестного убийцы. Для пришедших знакомых это была вежливая необходимость отдать последний долг. Для меня, как единственного близкого человека, это было прощание. Ни слез, ни горя, ничего. Недоброе прошлое ушло, и сейчас я говорила «прощай» человеку, которого знала несколько лет. Смерть примиряет людей, и она сейчас мирила меня с бывшим мужем.
Священник закончил свою речь и отошел в сторону, присутствующие потянулись небольшой цепочкой к гробу, чтобы положить на него принесенные цветы. У меня цветов не было. И к гробу я подошла просто, чтобы мысленно пожелать покойному лучшей доли там, куда он ушел.
Затем я отошла подальше, к стоящим возле могил деревьям. Они были голыми, спящими, но через несколько месяцев по их стволам побежит сок, разбудит каждую веточку, и кладбище зазеленеет, напоминая людям о вечном круге жизни и смерти. Сейчас же выпавший снег четко обрисовывал каменные плиты памятников. На одну из них неподалеку от меня опустилась большая темная ворона. И ее антрацитовый глаз смотрел в нашу сторону, явно не одобряя того, что люди производят столько ненужного шума. Птица наклонила голову набок, словно хотела разглядеть получше происходящее. Затем взмахнула широкими крыльями и взлетела. Она пролетела достаточно низко над землей, как раз между мной и остальными, и я невольно проводила птицу взглядом. Черный веер перьев скрылся в таких же черных ветках дерева на той стороне кладбища, которое разделяла полоса дороги, используемой для подъезда катафалков. Машины, на которых все прибыли сюда, стояли вдоль линии асфальта, и их потихоньку заносило мелким снегом, похожим больше на крупу.