Григорий Шелихов
Шрифт:
сказал:
– Ну, давай о деле... Что из товаров моих возьмешь и сколько
наживы дашь, а реестр - вот он... За что мне достались - сам видишь,
исправницкая печать стоит.
Сумрачная и оттого, казалось, еще более тесная изба, как бы
светившаяся печальными глазами молчаливых женщин, становилась все
более невмоготу, и Шелихов, спеша закончить торг, быстро согласился на
пятьдесят копеек наценки на рубль затрат. Подписал запродажную со
всеми поправками,
хозяйских интересов, и ушел искать себе пристанище, чтобы обосноваться
до установления зимнего пути по Пенжинскому заливу.
Искал долго и наконец вошел с Кучем в курную избушку пономаря
тигилской церквушки. В церквушке наезжий поп раз в два-три года
отправлял необходимые для населения требы.
– Здоров... Ох, черт!
– оборвал Шелихов приветствие, переступая
порог и нагнув голову, после того как стукнулся о провиснувшую
притолоку.
Пономарь, напряженно вглядывавшийся в какое-то растянутое на его
ногах тряпье, неторопливо поднял голову - оголенный, без единого
волоска, желтый череп - и равнодушно, не выражая никакого любопытства,
оглядел вошедших.
– Что ж, живи!.. - вздохнул он, выслушав намерение Шелихова
расположиться в его избе. - Места не пролежишь. Только не обессудь,
кормить нечем... Не то что собак для разъезда - бабы содержать не
могу...
– То-то и хорошо, свято живешь! А корма есть, за мной и ты,
дедка, сыт будешь... Одна тебе забота: лучины наготовь, читать, писать
буду...
Выцветшие глаза пономаря на мгновение засветились огоньком
любопытства. Он вдруг повеселел и сказал:
– А ты, видать, грамотный и письменный.
– Старик поскреб лысину и
добавил: - Ладно, наготовлю лучинушки. Мне-то она без нужды, так
темным и доживаю свой век. В требах наизусть подсобляю, поп не ругает,
ежели и совру чего, а камчадалу все одинаково, что ни наговори, лишь
бы нараспев али скороговором...
– Да сколько же тебе годов, дедка?
– заинтересовался мореход.
– И
отколь взялся-то ты тут, да и зовутка твоя как будет?
Пономарь оперся руками о стол, подумал, глядя на окно, и ответил:
– Не упомню годов-то своих... много! Одно знаю, прибыли мы сюда,
немало народа, из города, из самого Питербурха, с господами Лужиным и
Евреиновым. При блаженныя памяти анпираторе Петре Алексеевиче я в
канонирском звании ходил, и было мне тогда от рождения годков
тридцать... Вот и сочти! Послали нас господа Лужин и Евреинов под
Анадырем как-то на разведку, а в разведке той коряки меня стрелой
уязвили и в полон взяли, но не убили...
на старости ушел и вот тут проживаю, смерти жду... А зовутка моя
теперь мне и вовсе не надобна, зови хоть Иваном али как тебе
сподручней... Ох, грехи, грехи наши, прости господи!
Судьба "дедки Ивана", этого вынырнувшего в столь дикой глуши
обломка петровских времен, поразила морехода. Корма до отвала и
крепкий чай с леденцами, к которым дедка Иван, как все старые люди,
питал непобедимое пристрастие, расположили старика к мореходу,
Полтора месяца пришлось Шелихову просидеть в Тигиле в ожидании,
пока заледовеет море и установится санный путь через залив на
сибирскую сторону. Вынужденный досуг мореход при свете лучины заполнял
писанием либо отчета о своем путешествии, либо различных "лепортов" по
начальству и распоряжений по делам колоний. Дедка Иван часами сидел
неподвижно под шестком у печки, менял лучины и обуглившиеся гасил в
бадейке с водой.
В середине ноября появились признаки прочного заледенения моря.
– Через три дня смело выезжай! - сказал как-то старик. -
Заледовило от берега до берега. А я по людям пойду нарты собирать...
Ты с ними не сладишь...
Вмешательство старика пономаря, слово которого было законом для
камчадалов, помогло мореходу без долгих хлопот перебраться через
замерзший залив.
3
18 ноября шесть собачьих упряжек сбежали на лед залива: на первой
каюрил Шелихов, три в середине шли под продовольствием, на пятой была
привязана легкая камчатская байдарка, на случай переправы через
полыньи, и шестая - с Кучем, она замыкала караван.
Дорога была тяжелая, а местами из-за вздыбленного передвижкой
льда едва проходимая. Через нечаянные широкие разводья уже дважды по
очереди переправляли нарты и собак; две ночи под пронзительным
северо-восточным ветром, несшимся с Верхоянских гор, провели на голом
льду и только к концу третьего дня добрались до селения Ямского,
перекрыв по льду залива двести пятьдесят верст.
От Ямских островов до Охотска предстояло одолеть на собаках еще
более тысячи верст зимнего бездорожья, в пору самых лютых морозов и
затяжных зимних бурь.
– Сиди, не блазни! - упорно отклоняли заманчивые предложения
Шелихова ямские сидельцы.
– До зимнего солнцеповорота никто со смертью
играть не осмелится...
Потеряв надежду нанять проводников и каюров, Шелихов решился на
отчаянный шаг.