Григорий Шелихов
Шрифт:
широким, как море, именем:
Вы положите меня, братцы, между трех дорог,
Между Киевской, Московской, славной Питерской,
И пойдет ли, иль поедет кто - остановится,
Что не тот ли тут похоронен вор-разбойничек,
Сын разбойника, сын удалого Стеньки Разина.
Ночь, как оказалась, действительно имела уши. Шелихов, вернувшись
на берег к клади, сваленной в облюбованном для погрузки месте, не
нашел решения, как начать работу,
опасаясь налета обиженных храпов.
Разбуженный зачастившим с полуночи дождем, начал он возиться в
темноте с установкой наспех одной из отправляемых за океан палаток и
услышал песню, доносившуюся из кабака на бугре. Вслушался и догадался,
что это каторжные приволокли туда убитого Хватайку и по-своему
снаряжают его в последний путь. "Поминают богов своих: наибольшего
Стеньку Разина... сейчас и молодшего Емельку Пугачева вплетут...
Воровские боги, сколько от них безвинных людей загублено, сколько
купцов ограблено", - раздраженно и зло думал Шелихов. Но сознание
своей виновности в бессмысленной и безнаказанной гибели человека
росло. Он боролся с голосом совести, приводил, казалось, правдивые
доводы здравого смысла и ничего сделать все же не мог, как не мог и не
слушать долетавшую до него в ночной тьме кабацкую песню.
"Видит бог, не хотел я смерти Лучка!" - перекрестился Шелихов в
испуге перед собственной слабостью, подобрался и залез в расставленную
палатку. "Где я завтра людей на погрузку найду? Старожилы - воры
записные, да их и не уговоришь, забоятся отместки каторжных - красного
петуха под крышей... Ин, ладно, не застряну... Храпы тыщу вымогали -
три отдам, а "Святителей" через неделю в море выряжу!" В защиту от
беспокойных дум и бессонницы мореход завернулся с головой в брошенный
на промокшую землю медвежий мех и, как полагается человеку, уверенному
в своей силе и правоте, сумел заснуть.
Глава пятая
1
Фортуна, капризная богиня удачи, неизменно покровительствовавшая
своему избраннику, выручила морехода и в этот раз.
На пятый день бесплодных поисков рабочих рук на догрузку
"Святителей" Шелихов пришел в бессильную ярость. Старожилы
отговаривались неотложными работами, а храпы как вымерли и на берегу
не показывались. Мореход с ругательствами стал тогда вымогать согласие
от тех работных, которых привел из Иркутска Деларов. Их было человек
десять, и никто как они должны были начать опасную переправу тяжелых
тюков
к такому труду, отказывались. И вот, когда отчаяние уже готово было
помутить разум морехода, на горизонте показался вдруг парус корабля,
медленно, но явно направлявшегося к охотской гавани.
– Под одной бизанью идет, а грот и фоку,* видать, потерял... Не
наш - чужак... будто английский клиперишко, - непререкаемо определил
гостя старый корабельный мастер Кузьмин, до которого никто из
высыпавших на берег охотчан не осмеливался выступить со своим
предположением. (* На трехмачтовых парусных судах фор (или фок) -
носовая мачта, грот - основная центральная, бизань - кормовая мачта.)
– И кто бы это в наш гиблый закут наведаться вздумал? - говорил
Шелихов, беспокойно передвигая фокусный конец неразлучной с ним
подзорной трубы. - Темноликие какие-то... не разгляжу... и волосья
лохматые... Неужели мои, кадьяцкие сидельцы... захватили чужеземный
корабль, какой попался на абордаж? Все бросили, что с собой забрать не
могли - уничтожили... крепость... строения... Ну, хоть живы вернулись
и за то благодарение господу!
– радовался Григорий Иванович.
Постоял еще немного на берегу и, не проронив никому ни слова о
своем превратившемся в уверенность предположении, пошел к себе в
палатку подготовиться к встрече. Неужели все заново начинать придется?
Да и пока он на этом пути соберется с силами, перехватят его место в
Америке. Тот же Голиков пошлет по его следу своих людей или еще более
страшный противник полковник Бентам, о котором он столько наслышался в
последнем году своего пребывания в Америке. Этот полковник, находясь
на службе Гудзонбайской компании, ухитрился заложить английскую
фортецию на какой-то реке, над горой Доброй Погоды, вперерез пути в
Калифорнию, и привел туда из Канады или морем привез - дотошный бес!
–
целый батальон английских красномундирных солдат. Лазутчика этого
Бентама, мутившего народ, как припомнил Шелихов, он сам обнаружил,
когда пробыл под Нучеком несколько дней в поисках следов трех
исчезнувших с охотниками-алеутами четырехлючных байдар. Бентам... ох,
Бентам!..
С мыслью о нем, утомленный всем пережитым за последнее время,
Григорий Иванович прилег на поставленные вместо кровати доски и
незаметно для самого себя забылся в тревожном сне.