Гусарская сага
Шрифт:
– Кап-кап-кап-кап-кап....
– стучал дождь по веткам деревьев и опавшей пожухлой листве .
А снизу, с дороги, доносился скрип повозок, ржание лошадей и матерная брань. Колонна медленно двигалась к перевалу.
– Ваше благородие, голоса чуете?
– подполз к Головинскому унтер-офицер Петровский.
Владимир прислушался. Действительно прямо на их наблюдательный пост шли люди.
Трещали
– Петровский, стрелять только по моей команде! Передай всем!
– тихим голосом приказал Головинский.
Минут через десять Владимир увидел, как прямо на него движется группа австрийцев из десяти - двенадцати человек. Они несли патронные ящики и станковый пулемёт.
– Хотят с этого склона горы обстрелять нашу колонну.
– У Головинского от волнения пересохли губы.
Когда австрийцы приблизились на расстояние шагов в пятьдесят, он громко закричал:
– По неприятелю, пли!!! - и принялся стрелять по врагам из своего нагана.
Австрийцы на мгновение остановились, а затем, бросив ящики и пулемёт, бросились бежать.
На следующий день, после упорного боя, Десятая кавалерийская вошла в местечко Тростинец.
Сразу же исчезли тучи, перестал сыпаться дождь, который так донимал их в последние дни.
На синем небе ярко светило солнце.
– Добрый знак, ваше благородие!
– удовлетворённо произнёс унтер-офицер Петровский.
Офицеры второго и третьего эскадрона разместились в каменном доме хозяина скобяной лавки.
– Семён, тащи мне сухие вещи! Быстрее!
– приказал Головинский своему денщику Будкину.
– Слушаюсь, ваше благородие! Сейчас вам всё доставлю!
– козырнул Будкин и бегом выскочил из дому.
Через десять минут Семён вручил Владимиру парусиновый тюк с сухим обмундированием.
– Молодец, Семён!
– похвалил его корнет.
– Рад стараться, ваше благородие!
Головинский снял с себя промокшие насквозь мундир, нижнее бельё, сапоги и отдал их своему денщику.
– Приведи всё это в порядок!
– Слушаюсь, ваше благородие!
– радостно улыбаясь, ответил Будкин - всегда весёлый и расторопный парень из Орловской губернии.
Каким наслаждением было для Головинского надеть сухое бельё и растянуться на металлической кровати с никелированными шариками. Сквозь дремоту он слышал, как его товарищи разговаривали с хозяйкой дома, накрывавшей на стол. А потом по комнатам поплыли запахи свежевыпеченного хлеба и яичницы, жаренной на сале.
– Владимир, вставай! Еда на столе!
– разбудил его Васецкий.
– Господа, за взятие Тростинца!
– предложил тост ротмистр Барбович, поднимая пузатый гранёный стаканчик с французским коньяком из захваченного австрийского обоза.
– Австрийцы, сволочи! Вот сволочи!
– с возмущёнными криками ворвался к ним в комнату штабс-ротмистр Гуржин.
– Что случилось?
– подскочил из-за стола Барбович.
– Они в Тростинце своих холерных больных оставили! Ими вся местная школа забита и бараки! Какую свинью нам подложили, а ?
– Зря ты, Гуржин, так нервничаешь! Ничего страшного. То австрийцы, а нашим русским кавалеристам ни одна зараза не страшна!
– высокопарно заявил Трегубов Первый.
– Гуржин, успокойтесь! Садитесь с нами за стол!
– предложил штабс-ротмистру Барбович.
– Благодарю! Приглашение принимаю. Есть хочется, а у вас, здесь, такие запахи!
Всё было хорошо: в сухом белье, в теплой кровати, после сытной еды Головинский ворочался с бока на бок и не мог никак заснуть. Что-то "грызло" его внутри и не давало покоя.
– Ах, ты! Письма надо написать!
– наконец понял Владимир причину своего тревожного состояния.
Головинский знал, что больше уже не заснёт. Надо было написать свои первые письма. Писание писем для него всегда было настоящим наказанием, он не знал, о чём в них рассказывать. Раньше Владимир писал письма родителям, а теперь надо и тётушке, и Марине.
От тоски у него свело скулы.
За столом ещё сидели Васецкий и Трегубов Второй.
– Господа, мне не спится. Уступаю вам свою великолепную кровать.
– Предложил им Головинский.
– Это хорошо!
– согласились они и засобирались спать.
На кухне Владимир увидел женщину, лет сорока, в красном переднике, мывшую посуду.
– Доброй ночи!
– поздоровался он.
– Добраноц!
– устало ответила она.
– Сударыня, я прошу прощения за беспокойство, вы могли бы дать мне чернил?
– вежливо спросил Головинский.
Женщина, не говоря не слова, вытерла руки о полотенце и вышла. Вернулась через несколько минут с чернильницей в руках.
– Проше, пан офицер!
– натянуто улыбнулась она, протягивая Владимиру чернила.
– Спасибо! До свидания!
– До видзэня!
– пробурчала женщина и продолжила мыть посуду.
Он достал из своей полевой сумки лист бумаги, ручку с пером, обмакнул её в чернильницу и вывел:
– Дорогие мои мама, отец, Лиза и Катя. У меня всё хорошо. Не болею. Не ранен, слава Богу! Гоним австрийцев на Запад. Думаю, что война не продлится долго. Целую вас всех очень крепко. Владимир.