Хинд
Шрифт:
С ней поговорили предельно вежливо – вначале мама, потом ХIинд, потом мама закончила разговор. Словам её не придали значения. Принялись укладывать вещи.
– У тебя будет новый номер телефона..
– Да, мама.
– Обязательно напиши его мне, напиши Лие Сулимовне, Алику тоже напиши. Про Заура я не говорю.
– Да, мама.
– И Герману, Герману обязательно, при всём при том, что касается настоящего – он вполне адекватен.
– Да, мама.
– Кого? Кого ещё я забыла? Кому ещё? Нет, вроде, у тебя нет
– Шахин с его крокодилицей..
– Кто? Не смеши меня, дочка. Кто же ещё? Тёте Эрне напиши. Алику тогда не обязательно.
– Да, мама.
Мысли же уже заработали в другом направлении. Написать или не написать? Естественно, Шахину. Нет, она не даст ему новый номер. Просто, сообщить, что мол так и так – проживаю в другом государстве – можно сделать, ведь он не знает, где она живёт, не знает, где её искать. Возможно, забыл её прежний номер и первые цифры – международный код, уникальный для каждой страны. Возможно, что крокодилица Ляман – хотя почему, собственно говоря, Ляман крокодилица – нормальная. Даже симпатичная. Для кого-то даже красивая. – Возможно, что красавица Ляман – опять не годится.
Просто Ляман. Возможно, что Ляман Гамидова удалила номер ХIинд из памяти телефона; а наизусть, он, конечно же, не помнил. Но возможно тогда, что Ляман вообще проверяет его телефон. И смс, и звонки – она увидит смс от ХIинд, ничего Шахину не скажет, но предпримет меры.. Какие меры предпринимать в силах Ляман ХIинд не знала, но подозревая, что та не остановится ни перед чем, отмела вариант написать на телефон.
Аккаунт в контакте, скорее всего, тоже контролирует она.. Тоже не пойдёт.
ХIинд вспомнила про одноклассники – после того, как она заблокировала Шахина в мае 2009-го, она забросила свой профиль и практически не появлялась на сайте. Вроде бы, не слишком-то проявлял активность и он.
Пароль она помнила – зашла – так и есть. Ни фотографии, друзья все девушки в неприличных позах на главной фотографии – видать, из прошлой жизни; последний визит аж в июле 2009-го. Что же, он не заблокрировал её в ответ – можно воспринять это как знак свыше.
Она написала ему кратко-кратко, где она будет находится в ближайшее время и кинулась доупоковывать вещи.
Выезжать предстояло завтра.
Апрель, 2010-го года.
– Это было осенью, осенью промозглой,
Тосты поднимавшей за листья увядшие.
Мягко-гнило-бурые и дико безобразные:
Безобразнее торговок у подъезда
Семечками из стакана с двойным дном;
Безобразнее милицейского взяточника,
Гуляющего с дочкой по воскресеньям;
Безобразнее учительницы географии,
Вертящей на уроке глобус голубой юбки.
Я так люблю тишину!
И заплакать, заплакать тушью на строчки,
Которые слишком жестоки и холодны –
– Настолько я их люблю,
Что не могу заставить
И так же с людьми!
Поэтому – люблю!
Больно!
Выкрикнув последнее слово, Тамара торжествующе обвела взором кругом.
Широкое чердачное помещение дачи с двускатной крышей, повсюду – пустые бутылки из-под спиртных напитков, паутина с односкатного, со щелями между досок потолка, три старых грязных матраса – два с печатной надписью «УБОП РСФСР» , другой разорван в клочья, без надписи. На «УБОПЕ» развалился Шила – мирное дыхание выдавало сон – глаза были открыты. Остальные сидели, подложив под себя кто какой клочок нашёл. Ступа нашёл не матрасный клочок, а сноп соломы.
– Я не понял, что осенью было, а? – спросил Настоящий Боря, на что Тамара побраговела.
– Это социальное произведение, - сказала она голосом Елены Соловей. – О проблемах общества.
– Чего-чего?
– Томочка, ты прекрасно выступила, Томочка. – Ступа вскочил – сзади остались прилипнувшими светлые травинки и помог Тамаре спуститься с фанерного ящика, служившего трибуной. – Пацаны, Тома прекрасна!
– У тебя сабра на эту канитель как, достаток? – поинтересовался Ганжа у Шахина. Они сидели вплотную на полосатой ткани.
– Да беспонтово.
– Я засекал, она уже третий час выступает. – Ганжа глянул на ролекс, поправился – два часа, сорок две минуты.
– Один хрен.
Шахин в первый раз был с ними – за полгода.
– Идея!
Ганжа подбежал к Ступе – именно подбежал из-за вытянутости чердака, схватил за руки и начал энергично подталкивать в сторону ящика.
– Ступа, прошу, давай, ты! Стихи, читай, свои!
После Тамариного творчества все страшно оживились – даже Шила сонно пробормотал что-то – за общим шумом, неясно что именно.
Ступа не сопротивлялся, пусть даже и для виду – забрался на трибуну и начал. Надувшаяся Тамара ушла в угол, где висел подвешенный на гвоздях гамак.
– Вишня в глазах твоих волною,
Пеленою жгучей в мозг попала мне.
Сердце раскалённое в пустыне безводной,
Как пепел сигареты на немытом окне.
Сравнение было образным и все посмотрели в бок, где из-за грязи не разобрать было – дождь на улице или снег.
– Сиреневое облако мерцающего чего-то,
Твоя походка смутна, но видна.
Пьянящий дым накуренного кислорода –
– Любви безответной жалостная струна.
Пой, моя струна, мой о грешном мире.
Звучи в этом мире, я хочу уйти.
Я уйду навсегда, уйду так далеко,
И самый лучший друг не найдёт.
Аплодисменты.
Устав от «социальных произведений» хлопали долго, искренне, с удовольствием.
– Шукран! – театральным жестом Ступа поклонился, и начал читать другие стихи.