Хинд
Шрифт:
– Умница. Ау, Абды, открой, да.
Некрашеная со стороны лестницы дверь с просветами между досок отворилась на площадку внутренней, розовой стороной, сидевший на раскладном стуле с той стороны двери парень чуть привстал, радостный:
– Ляма-тяма, красотуля. Ты ж обрюхатилась!
– Я замуж вышла. – Ляман поворачивалась к нему то одним боком, то другим – дескать, смотри какие шмотки, тебе таких не видать.
– Вся ты фирменная. – Абды усмехнулся. – А вун чи пата илифнаван?
– Чяво? – вытаращилась Ляман.
– Эх, ты. На концерте Сувар от тридцатого не была.
– Чё мне там быть, я не лезгинка.
– Оно заметно. – Абды
– Зачем к нам пожаловала? – перевёл он вопрос.
– За старым. – ответил за Ляман Тулкин.
– Ладно, Толик, впускай её и проваливай вниз, у тебя клиенты, небось, на ушах с ума сходят.
– Ани-хатят-суси. – Ляман поднялась на цыпочки, чмокнула мокро Абды в лоб. – А я хачу де-ню-шек.
– Мужниных не хватает? – Абды пропустил её и дверь захлопнулась.
Было два часа ночи, когда в квартире на Авиамоторной заворочался в замочной скважине ключ, зажёгся свет и нагружённая сумками, пакетам Ляман ввалилась в прихожую.
Шахин сидел на кухне, тупо вертя в руках бутылку на дне которой подрагивала пеной трижды разбавленная экономии ради Фейри. Не повернув головы, спросил:
– Ты?
Она не ответила, ожидая, когда он обернувшись, сойдёт с ума, увидев её в новом барахле – купила-таки, купила. Весь день впахивала, чтобы потом за пятнадцать минут до закрытия, ворваться в магазин, смести всё, что попалось под руку, заплатить, истерично не пересчитывая копеечную сдачу, обрывая верёвочные ручки пакетов залезть в автобус – на такси не оставалось уж, да и кто в такси увидет брендовые надписи на полиэтилене, позавидует? На такси не впрягало.
– Пуся, чё ты дуся? – не выдержало наконец самолюбие, требовавшее восхищения – немедленного, однозначного.
– Старый анекдот? – Шахин швырнул бутылку мимо неё, целясь в угол – попал. Выполнявшая функцию мусорника пластмассовая коробка из-под повидла покатилась на бок, вываливая содержимое. Не обратив внимания на рассыпавшийся под ногами сор, он прошёл в комнату.
Ляман недоумённо пожала плечами – в конце концов, у каждого бывают психозы, а он в последнее время был таким послушным мальчиком, что имеет право повыпендриваться. Пожалуй, рассуждала она, отворяя створку окна и закуривая, можно даже прикольнуться, обвинить его в наглости, хамстве, пустить слезу – пусть почувствует, что он мужик, пусть потешится болван. Болван – она внутренне расмеялась, - какой же он болван и как она его презирает. Тряпка. Не мужик, а тряпка. Даже самаркандский Тулкин лучше – он бы – он понимала каждой клеткой своего тела – он бы на ней не женился. Считая любого мужчину не достойной даже пальца своей ноги, Ляман тем не менее испытывала бессознательное уважение к тем, кто – она не задумывалась, отчего – ни за что не решился бы связать с нею свою жизнь.
– Я умею быть стервой. – Объяснила себе торжествующе, застучала акрилово-голубыми ногтями по подоконнику. – Опасная штучка. – Самодовольно улыбнулась отражению в ночном стекле.
Ноготь мизинца застрял в узкой трещине потрескавшейся краски, с досадой потянула – никак. Выдернула с усилием, обломав край, и наклонилась зло, схватив со стола консервный нож, к подоконнику – хотелось сейчас же содрать противную обмазку.
– Ми-ля-ать. – Отшатнулась, как от прокаженного места, разглядев, выцарапанную наверняка тем же консервным ножом бессмысленную в безнадёжности надпись – Шила.
Опять Шила. Не забыл. – Она посмотрела в коридор, туда, где из комнаты, в которую ушёл «немужик» , не пробивался свет. Что-то похожее на тревогу – тревогу пойманной с курицей в зубах лисицы –
– Ты мне просто понравился. – Сказала сально, жирно, чтобы хотелось утонуть в интонациях.
– Курдючно говоришь. – Её пугала эта леность его речи, эти насмешливые глаза. – Я не беру бесплатно, закрой мышеловку, мышка. – Шахин, я тебя поздравляю. – Сказал он напоследок, и её почудилось, словно последние его слова надо истолковывать по-другому.
Она не видел его с – Ляман всегда считала почти мгновенно – начала ноября. Теперь февраль, и, похоже, можно спать спокойно. Никто не объявлялся – ни классные мужики, ни притворная невинность заграничная. Небось вкалывает там в стриптиз-баре – внушала она Шахину утром, в обед и вечером – стоило заметить на лице его признаки задумчивости. Один раз даже знакомую дальнюю привела, талышку из Абу Даби – та клялась на Къуръане, что вместе жила с ней в одной комнате.
– Я грешная, да, вай Аллах, грешная. Так я честно говорю – мне нравится. Я хочу бордель иметь, делать бизнес. – Отрабатывала она данные её Вюгяром три штуки. – Но я не говорю – не гуляла ни с кем, женись на мне. Я молчу. А она – вай, Аллах, покарай каждого, кто солжёт! Такая гулящая, ну совсем гулящая. От сифилиса лечилась – пускалась знакомая в подробности, хорошо узнанные ей на собственной шкуре. – Голая даже по улице ходила – только плати.
На словах голая Шахин странно оживился, спросил:
– А на спине у ней родинок много?
– Ой много, много. Вся чёрная прям. Не зря говорят – отметины шайтана, - понеслась по накатанному знакомая, но тут «немужик» снова подал голос:
– Самая большая на правой стороне или на левой?
– На левой, ой, на левой. Шайтан всегда на левой помечает. – Сделала неопределённый знак Ляман – дескать, он что у тебя, совсем долбанутый, Ляман довольно кивнула – путём обработан, шарики за ролики закатываются, раз такую чепуху несёт.
– Че-пу-ху, - повторила она задумчиво, выбрасывая сигарету в ночной штиль. По правде, она боялась, что заграничная девка начнёт выискивать Шахина, придёт к ним домой – но ничего такого не происходило. Своих хватает – порешила Ляман, но успокоилась только утопив айфон в унитазе. Это было в середине ноября, исполнился месяц с начала их совместного проживания. Она долго сливала воду, ведром набирая из кухни, обыскала его вещи – выбросила все бумаги, все клочки на которых был записан пусть даже полностью бессмысленный набор цифр. – Бережёного Бог бережёт. На его возмущение, отчаянные поиски, созналась сама, обнимая, прижимаясь максимально нежно.
– Я люблю и боюсь за тебя. Я не переживу, если с тобой что-то случится. Ради меня, ты не должен ни с кем общаться, ради нашей любви..
И повалила его на пол.
Вюгяр приносил виагру, другие всякие средства – она пичкала ими тайком, молясь на достижения химии, а заодно на брата – тот выручал, ой, как выручал. Заявлялся с друзьями, оставался ночевать, хлопал Шахина по плечу, указывая на Ляман пальцем, пел:
– Её нежная походка и красивые глаза..
Друзья поддакивали комплиментами, выпрашивали разрешения поцеловать руку, шуточно дрались – в общем, отрабатывали деньги.