Хозяин усадьбы Кырбоя. Жизнь и любовь
Шрифт:
— И за расставание, за развод ты и предлагаешь мне деньги? — спросила Ирма. — Ты совсем сошел с ума! Я не разведусь с тобой ни за деньги, ни даром, знай же!
— А помнишь ли ты, что ты сказала мне в то утро, когда я впервые после свадьбы не пришел ночевать домой? — спросил Рудольф. — Ты сказала, что твои глаза ослепнут от слез, как у той женщины где-то в деревне.
— Что из того, пусть ослепнут, — ответила Ирма. — Мне их не нужно, если не будет тебя.
— Неужели ты так сильно отравлена? — удивился Рудольф.
— Чем? — с не меньшим удивлением спросила Ирма.
— Да все той же любовью, а то чем же? — ответил Рудольф. — Дело в том, что, когда мы смотрим друг другу в глаза, касаемся
— Милый, отрави меня еще, отрави меня еще сильней!
— Ты и так уже слишком сильно отравлена.
— Я хочу еще сильней! Ласкай меня, чтобы отравить еще сильней. Делай потом что хочешь, а сегодня… Целуй меня, чтобы я умерла от твоего яда! Не хочу жить без твоего яда!
XXIV
Последнее большое объяснение и разговор закончились без последствий, любовь женщины оказалась сильнее, чем доводы разума мужчины. Однако высказанные слова все еще пылали в груди и в следующие дни, въедаясь в душу все глубже и глубже. В воздухе чувствовалась как бы неописуемая печаль, носилась небывалая грусть — на полях, в кустарниках, в перелесках и на опушках, где Ирма и Рудольф гуляли и сидели на солнце. Как будто не осталось уже местечка на свете, где невозможно было бы не кричать криком каждую минуту. Но все же не навернулось на глаза ни единой слезинки, не слышно было ни единого вздоха, ни слова жалобы, как будто вообще не существовало того, что скрытно пылало в наболевшей груди. Хотелось еще разок побыть счастливыми, во что бы то ни стало, хотелось еще раз вспомнить, что существует жизнь, и поверить, что существует только любовь.
Так шли дни, шли до тех пор, пока Рудольф не получил письмо, в котором его вызывали в город.
— Можно я поеду с тобой? — спросила Ирма.
— Почему же нельзя, — ответил Рудольф, — но я считаю, что не стоит. Я все равно вернусь сегодня вечером или в крайнем случае завтра утром. Может, ты боишься оставаться здесь одна по ночам?
— Да нет, — ответила Ирма, — я привыкла к одиночеству. Дом, где я росла, тоже стоял в отдалении, на опушке леса. К тому же я все равно не сомкну глаз, пока тебя не будет дома.
— Только не плачь, как в тот раз, — сказал Рудольф.
— Нет, дорогой, я у тебя очень мужественная жена, так что ты можешь ехать со спокойной душой. А за это разреши мне проводить тебя до волостного правления, будем ждать вместе, пока приедет автомобиль.
— Конечно, — согласился Рудольф, — а оттуда можем ехать вместе до поворота на наш хутор.
— Мы можем эту дорогу и пешком пройти и вместе выйти навстречу автомобилю, — сказала Ирма.
— Как хочешь, — произнес Рудольф.
И они вышли вместе из дома, чтобы идти к волостному правлению и позвонить оттуда — вызвать машину; затем они отправились в сторону города, навстречу автомобилю. Никогда еще Ирма не совершала такой прогулки. И не то чтобы она отметила это про себя, когда шла с мужем, — нет, мысль эта пришла позднее. Пришла в ту минуту, когда к ним подъехал автомобиль и Рудольф попрощался с нею. Вернее — это был прощальный поцелуй, и Ирме показалось почему-то, что она целует мертвого, хотя она никогда не целовала мертвых, и могла
Ирма стояла до тех пор, пока не стало видно пыли, а если она и была видна, то не та пыль, что от машины ее мужа. И тут ей вдруг стало ясно как день, что это был последний поцелуй ее мужа. Она была неизвестно почему настолько в этом убеждена, что, будь у нее под рукой в эту минуту, что-то такое, чем можно оборвать свою жизнь, она, пожалуй, это сделала бы без долгих размышлений. Но ничего не было — ни реки, куда броситься, ни высокой скалы, откуда прыгнуть вниз, ни поезда, ни автомобиля, ни даже ошалело несущейся лошади, ни огнестрельного оружия, ни яда, даже не было веревки — затянуть удавкой на шее. И Ирма осталась в живых, как многие, подобные ей, у которых нет возможности поступить, как велит минутное настроение или порыв.
Когда она пошла домой по безлюдному проселку, вся скованная, налитая какой-то тяжестью, предчувствием близкой смерти, их последняя прогулка представилась ей как какое-то видение, ведь это была их последняя прогулка вдвоем. Ирма уже не сомневалась в этом. Потому и кустик вереска на краю канавы, у изгороди, бросился ей в глаза, и она даже сломала несколько веточек и протянула мужу — напоследок. Но Рудольф, беря вереск, обхватил всю ее руку, и Ирма ожидала, что он покроет ее поцелуями, но муж только притронулся губами к мизинцу, словно шутя; теперь же Ирма понимала, что это была не шутка, а высшее выражение нежности. Позднее, уже на шоссе, Рудольф выбрал несколько веточек вереска — самых цветущих — из пучка на своей груди и вернул Ирме, сказав снова как бы в шутку: «Дающему да воздастся»; однако и это было не шуткой, а благодарностью за все, все. Затем Ирме вспомнилось, что где-то на краю поля она заметила какие-то поздние цветы, хилые, жалкие, неприглядные, но она хотела сорвать и их и дать мужу. Однако ж она не сделала этого, боясь, что Рудольф высмеет ее; теперь она сожалела, что не последовала зову сердца. Что из того, если бы муж и высмеял ее; по крайней мере, она, Ирма, отдала бы ему все, что у нее было.
Размышляя так, Ирма дошла до края поля, где рос орешник, сошла с дороги и двинулась по светло-зеленому лугу, что стоял нетронутый после сенокоса; прошла до третьего, до четвертого куста, увидела гроздь орехов, протянула руку — достать, но так и не сорвала орехи: она не успела сделать это — расплакалась почти в голос и села на зеленом лугу, в тени кустарника. И сидела она там, среди пышного белозора, и выплакивала как бы всю свою жизнь, сама чувствовала и осознавала. Ведь если Рудольф и раньше уже делал то, что он делал, что же он сделает теперь, после такого большого разговора и объяснений? Он наверняка сделает такое, чего не исправит никакая любовь, какою бы большой и чистой она ни была.
Но, поднявшись из тени орешника и продолжая идти, она ни разу не подумала о том, чтобы ехать в город вслед за мужем, попытаться удержать его от непоправимого или рокового, что ли, шага. Напротив, она повторила слова Рудольфа, которые вдруг вспомнились ей, хранимые в тайниках мозга: если хочешь жить, надо со всем мириться, иначе снова начнутся длинные пустые разговоры; именно пустые, думалось Ирме, ведь ее любовь все живет, несмотря ни на что. Ради своей любви она и пытается мириться со всем, ведь Рудольф говорит, что он ищет скорее удовольствий, чем любви, ну и пусть уезжает и наслаждается, Ирма не спешит мешать ему своей любовью.