Игра Бродяг

Литтмегалина

— Подожди-ка… нам нельзя никого убивать, это ты пытаешься мне объяснить? — поразилась Наёмница.

На лице Вогта отразилась борьба противоречий.

— Отвечай, — жестко приказала Наёмница.

Вогт медленно, неохотно кивнул.

— Говори!

— Не в такой формулировке. Мы в обители никогда не произносим это слово.

— Чего? Мы не в твоей сраной обители! — отрезала Наёмница. — Да и нет ее больше, вашей обители. Монашки помёрли, служба закончена.

Вогт нахмурился.

— И что за это слово такое? А, — догадалась Наёмница. — «Умереть». Вы не произносите слово «умереть».

— В слове «умереть» нет ничего ужасного. Это естественное завершение жизни. Никто не способен жить вечно. Да и едва ли кто-то хотел бы.

— Ну, значит тогда «убить».

— А вот это неестественное завершение жизни, — ответил Вогт, ежась как от холода. — То, чего вообще не должно происходить.

— Животные тоже убивают.

— Ради выживания, по необходимости. Люди делают это по-другому. Со злостью.

— Скажи — «нам нельзя убивать», — потребовала Наёмница. Кровь уже текла не так активно, но противно стекала по губам. Ощущать вкус жирных соленых капель было омерзительно.

Вогт молчал. Наёмница ввинчивалась в него взглядом до тех пор, пока он не сорвался:

— Я не могу! Да, теперь… теперь я нахожусь в другом месте. Но все еще не могу заставить себя.

— Какой вообще смысл запрещать слово? — разозлилась Наёмница.

— Потому что невозможность и неприятие слова порождают невозможность и неприятие действия.

— Да как же оно невозможно? — усомнилась Наёмница. — Еще как возможно. Вот возьму и сверну тебе шею. Молча.

— Если у тебя нет слова, чтобы обозначить действие, ты не сможешь даже задуматься о подобном поступке.

— Бредни это все, — отмахнулась Наёмница. — Это просто слово, и все. Ну, говори!

— Сказав слово, я обрету возможность совершить поступок.

— Ну, я не думаю, что ты немедленно ринешься рубить всех подряд. И потом, завтра мы сами будем мертвые и холодные.

— Хорошо, — сказал Вогт и замолчал.

— Ну-ну-ну, — поторопила Наёмница.

Он молчал.

— Давай, попытайся. Это совсем просто: «Нам нельзя никого убивать!»

— Нам… нельзя… никого… убивать, — неуверенно повторил Вогтоус, и зрачки у него стали огромными, как луны.

— Хорошо, — похвалила Наёмница, едва уловимо улыбаясь. — Но что все-таки произойдет, если мы…

Вогт побледнел.

— …нарушим это правило? — невинным тоном закончила Наёмница.

— Я… я не знаю, — пробормотал Вогт. — Однако абсолютно уверен: что-то по-настоящему ужасное, — затем он встряхнулся, улыбнулся и принял прежний беззаботный вид. — Какая разница. Мы в любом случае не станем этого делать.

— Но… — еще раз попыталась Наёмница.

Вогт не слушал ее, старательно дергая заведенными за спину руками.

— Когда они связывали меня, я незаметно повернул запястья, чтобы не позволить затянуть веревку туго. Возможно, я смогу ее снять.

Спустя пару минут попыток, к величайшему изумлению Наёмницы, веревка упала в солому.

— Повернись.

Он развязал руки и ей. Наёмница с удовольствием пошевелила затекшими кистями, а затем провела под носом тыльной стороной ладони, пытаясь стереть кровь, но в итоге лишь размазывая ее по всей физиономии.

— Это основное правило игры, — тихо пояснил Вогт, усаживаясь рядом с ней на солому. — В ней много правил. О некоторых ты со временем догадаешься и без моих указаний. Так будет даже лучше — то, до чего мы дошли своим умом, усваивается накрепко. Чтобы ни случилось, не тревожься и помни: пока мы не нарушаем правила, с нами не случится ничего по-настоящему плохого.

— Смотря что считать по-настоящему плохим, — возразила Наёмница и устало положила голову на колени. — Я не могу поверить в происходящее. Я словно во сне. Все очень странно.

— Разве тебе не нравится происходящее?

Наёмница подняла голову и долго всматривалась в густеющую темноту — солнце снаружи почти село.

— Не знаю, — честно призналась она. — Прежде я никак не оценивала события моей жизни, так нечего и начинать. Разве это важно? Ничего-то мои раздумья не поменяют.

— Да, но все изменения, прежде чем воплотиться в реальность, сначала зарождаются в мыслях.

— Не говори мне таких вещей, я все равно не понимаю. Что будем делать?

— Ждать рассвета, наверное, — Вогт лег на солому и закрыл глаза. — Поговори со мной, — мягко попросил он.

Его мягкий голос обволакивал в темноте, как одеяло. Глаза Наёмницы закрылись. Она не знала, как можно успокоиться в такой ситуации, и тем не менее вдруг успокоилась.

— Я не хочу разговаривать.

— Пожалуйста.

Она фыркнула:

— Зачем?

Глаза Вогта сверкнули в темноте.

— Я многое понимаю в тебе, но почти ничего о тебе не знаю.

— Ну и что? Я тоже почти ничего о тебе не знаю.

— Тогда я тебе расскажу… Я был воспитан в обители. Мои настоящие родители мне неизвестны. Моего приемного отца звали Ветелий. Он был основателем Ордена и самым добрым человеком, какого я только знал… Когда мне исполнилось десять лет, он рассказал мне, как нашел меня. Однажды он покинул пределы обители, отправившись в одно из тех путешествий, в которых он разыскивал наших новых братьев…

— Вербовка, — пробормотала Наёмница. — Вот не могут умалишенные тихонько сидеть в своем гнезде. Нет, им надо тащить других.

— Был чудесный солнечный день…

— Разумеется, в какой еще день такое чудо, как ты, могло быть найдено, — глумливо заметила Наёмница.

— Пересекая цветущий луг, Ветелий увидел младенца, лежащего в траве. От кожи и волос младенца исходило сияние, и Ветелий подумал…

— «С таким ребенком можно поберечь деньги и не покупать свечей».

— Нет, — не согласился Вогт. — Он подумал: «Откуда здесь это странное дитя, словно принесенное из иного, высшего мира?»