Игра как феномен культуры
Шрифт:
Примером шулера иного свойства является Ноздрев в поэме Гоголя «Мертвые души». Ко всем своим случайным знакомым, родственникам, гостям он постоянно пристает с предложением поиграть и всякий раз не может удержаться, чтобы не смошенничать. О нем говорят, что он родного отца готов проиграть в карты. При первом же знакомстве с ним на обеде у полицеймейстера Чичиков заметил, что во время игры в вист и хозяин дома, и прокурор «чрезвычайно внимательно» рассматривали взятки Ноздрева и следили «за всякою картою, с которой он ходил». Жульнический характер очередной затеи этого «картежного игрока» раскрывается во время игры с Чичиковым в шашки на мертвые души в качестве выигрыша. Тщательно и со вкусом выписан внешний антураж игры двух мошенников с целым атрибутом бытовых мелочей фарсового характера:
«– Давненько не брал я в руки шашек! – говорил Чичиков, подвигая шашку.
–
– Давненько не брал я в руки!.. Э, э! это, брат, что? отсади-ка ее назад! – говорил Чичиков.
– Кого?
– Да шашку-то, – сказал Чичиков, и в то же время увидел почти перед самым носом своим и другую, которая, как казалось, пробиралась в дамки; откуда она взялась, это один только бог знал. – Нет, – сказал Чичиков, вставши из-за стола, – с тобой нет никакой возможности играть! Этак не ходят, по три шашки вдруг!
– Отчего же по три? Это по ошибке. Одна подвинулась нечаянно, я ее отодвину, изволь.
– А другая-то откуда взялась?
– Какая другая?
– А вот эта, что пробирается в дамки?
– Вот тебе на, будто не помнишь!
– Нет, брат, я все ходы считал и все помню; ты ее только теперь пристроил. Ее место вон где.
– Как где место? – сказал Ноздрев, покрасневши. – Да ты, брат, как я вижу, сочинитель!
– Нет, брат, это, кажется, ты сочинитель, да только неудачно.
– За кого ж ты меня почитаешь? – говорил Ноздрев. – Стану я разве плутовать?
– Я тебя ни за кого не почитаю, но только играть с этих пор никогда не буду».
«Вид игры, с условным чередованием жестов и интонаций» (Б. Эйхенбаум) приобрела повесть Н.В. Гоголя «Шинель», насыщенная анекдотами, гротескными формулами («… как будто он был не один, а какая-то приятная подруга жизни согласилась с ним проходить вместе жизненную дорогу, – и подруга эта была не кто другая, как та же шинель на толстой вате, на крепкой подкладке»), каламбурами, доведенными до абсурда. Вот один из каламбуров, построенный на комментировании фамилии Башмачкин: «Уже по самому имени видно, что она когда-то произошла от башмака; но когда, в какое время и каким образом произошла она от башмака, ничего этого неизвестно. И отец, и дед, и даже шурин, и все совершенно Башмачкины ходили в сапогах, переменяя только раза три в год подметки.
Болезненное пристрастие к азартным играм было прослежено в произведениях русских писателей второй половины XIX века – Л.Н. Толстого, И.С. Тургенева, Ф.М. Достоевского, А.П. Чехова. В первом произведении Толстого «Детство» (1852 г.) отец Николеньки Иртеньева тщательно скрывал свои игорные дела от близких, тем не менее его жена догадывалась о «несчастной страсти» своего мужа к игре и в прощальном письме высказала озабоченность будущим своих детей. Мастерство психологического анализа, присущее писателю, сказалось в передаче состояния игрока после постоянных проигрышей, следствием которых были раздражительность, беспокойство, сниженное настроение. Иртеньев-старший, «усталый, проигравшийся, пристыженный после восьмого штрафа, возвращался из клуба в 4 или в 5 часов утра» и был «большей частью не в духе».
В повести «Детство» впервые рассматривается вопрос о том, какое место в жизни ребенка занимает игра. Чрезвычайно впечатлительный, склонный к самоанализу Николенька пытается осмыслить, в чем заключается двуплановость, придающая очарование детской игре, каковы ее границы и как она может быть разрушена вмешательством старших, что происходит с игрой, если она лишается связей с реальным содержанием: «Когда мы сели на землю и, воображая, что плывем на рыбную ловлю изо всех сил начали грести, Володя сидел сложа руки и в позе, не имеющей ничего схожего с позой рыболова. Я заметил ему это; но он отвечал, что оттого, что мы будем больше или меньше махать руками, мы ничего не выиграем и не проиграем и все же далеко не уедем. Я невольно согласился с ним. Когда, воображая, что я иду на охоту, с палкой на плече, я отправился в лес, Володя лег на спину, закинул руки под голову и сказал мне, что будто бы и он ходил. Такие поступки и слова, охлаждая нас к игре, были крайне неприятны… Я и сам знаю, что из палки не только что убить птицу, да и выстрелить никак нельзя. Это игра. Коли так рассуждать, то и на стульях ездить нельзя… Ежели судить по-настоящему, то игры никакой не будет. А игры не будет, что ж тогда остается?..».
В эпопее «Война и мир» мотив карточной игры включается в нарисованные Толстым картины быта, времяпровождения, развлечений дворянского общества. Золотая молодежь Петербурга проводила вечера за картами и попойками в доме Анатоля Курагина, свободного от всяких нравственных принципов. Среди завсегдатаев игорного общества особенно выделялся Долохов. Как пишет автор, он «играл во все игры и почти всегда выигрывал». В Москве большой популярностью среди игроков пользовалась Английская гостиница. Во время приема гостей обязательно раздвигались «бостонные столы» и составлялись партии.
На примере Николая Ростова писатель показывает, как опытный игрок Долохов вовлекает в орбиту своего влияния неопытного, доверчивого юношу, который, если и подходил к карточному столу, то «только с мыслью выиграть сто рублей, купить мама к именинам … шкатулку и ехать домой». Все круги картежного ада – потеря над собой контроля, неумение вовремя прекратить игру, снижение способности сопротивляться соблазну, желание отыграться, усиливающееся с каждым проигрышем, стремление ко все большему риску – прослежены глубоко, психологически точно и отражены в авторском повествовании и во внутреннем монологе Николая. Он то молился богу, то загадывал карту, то оглядывался на других играющих, то «вглядывался в холодное теперь лицо Долохова и старался проникнуть, что в нем делалось»: «Ведь он знает, что значит для меня этот проигрыш. Не может же он желать моей погибели?.. Я ничего не сделал дурного. Разве я убил кого-нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несчастье? И когда оно началось?.. Я так был счастлив, так свободен, весел! И я не понимал тогда, как я был счастлив! Когда же это кончилось и когда началось это новое ужасное состояние? Чем ознаменовалась эта перемена?.. Все кончено, я пропал! – думал он. – Теперь пуля в лоб – одно остается…».
В романе И.С. Тургенева «Дым» (1867 г.) игра в рулетку в казино Баден-Бадена и в аристократических гостиных является фоном для раскрытия нравов русских, оказавшихся за границей: «в игорных залах, вокруг зеленых столов, теснились те же всем знакомые фигуры, с тем же тупым и жадным, не то озлобленным, в сущности хищным выражением, которое придает каждым, даже самым аристократическим чертам картежная лихорадка». Тургенев уловил, что в процессе игры чувство реальности теряют не только играющие, но и те, кто за ними наблюдают. Капитолину Марковну, например, вид рулетки, «осанистых крупье», их «проворных лопаточек, золотых и серебряных кучек на зеленом сукне» привел в состояние исступления: она «глядела во все глаза, изредка вздрагивая при каждом новом возгласе… Жужжание костяного шарика в углублении рулетки проникало ее до мозгу костей – и только очутившись на свежем воздухе, она нашла в себе довольно силы, чтобы, испустив глубокий вздох, назвать азартную игру безнравственною выдумкой аристократизма». Игроков в вист писатель иронически уподобил «государственным людям»: «В углу, за карточным столом сидело трое из генералов пикника: тучный, раздражительный и снисходительный. Они играли в вист с болваном, и нет слов на человеческом языке, чтобы выразить важность, с которою они сдавали, брали взятки, ходили с треф, ходили с бубен…».
Роман Ф.М. Достоевского «Игрок» (1866) является в некотором смысле автобиографическим: писатель, знавший все тонкости игры в рулетку, неоднократно сам испытывал взлеты и падения игорного счастья. Еще в сентябре 1863 года в письме к Н.Н. Страхову из Рима он сообщил о своем замысле – рассказать об одном из «заграничных русских», у которого «все его жизненные соки, силы, буйства, смелость пошли на рулетку»: «Он игрок и не простой игрок, так же как скупой рыцарь Пушкина не простой скупец… Он поэт в своем роде, но дело в том, что он сам стыдится этой поэзии, ибо глубоко чувствует ее низость, хотя потребность риска и облагораживает его в глазах самого себя. Весь рассказ – рассказ о том, как он третий год играет по игорным домам на рулетке». Писатель надеялся, что его произведение «обратит непременно на себя внимание как наглядное и подробнейшее изображение рулеточной игры…, своего рода ада» (курсив Достоевского). Анна Григорьевна Сниткина, ставшая женой писателя, отметила в своих воспоминаниях, что Достоевский, обсуждая с ней во время работы над романом судьбы героев, «был вполне на стороне «игрока» и говорил, что многое из его чувств и впечатлений испытал сам на себе. Он уверял, что можно обладать сильным характером, доказать это своей жизнью и тем не менее не иметь сил побороть в себе страсть к игре на рулетке» (Достоевская А.Г. Воспоминания. – М., 1971. С. 65).