Игра в классики на незнакомых планетах
Шрифт:
продекламировала та вдруг.
Шивон оглянулась. Марша смотрела вдаль; и, наверное, глаза у нее были мечтательные. Хотя шлем их все равно скрывал.
Шивон на секунду удивилась; а потом закончила вместе с американкой:
— Но жалок тот, кто смерти ждет,Не смея умереть!И так весело и отчаянно они пошли обратно на корабль; Марша — отдавать деньги, а Шивон — сообщать «ВиталФарм», что лингвистическая экспедиция завершилась провалом.
Уже
Шивон не пожалела для них припрятанной бутылки виски. Под алкоголь потекли воспоминания; один из братьев, как выяснилось, помнил ее еще с «добровольческих» полетов. Она рассказала о том, что было после Сельве, что вывезенные «биотрадукторы» никого не съели и не заразили, и бумаги, которые оформлял для нее тогда Лоран, по сути, не лгали: мозг сельвенцев оказался устроен так же, как — в идеале — должны быть устроены традукторы. Так, чтобы, основываясь на минимуме слов и интонационных рисунков, «понимать» язык. Сельвенцев с тех пор затаскали по лабораториям, но по сравнению с тем, что их ожидало, это вполне приличная судьба.
Она сдержалась и не спросила, что стало с тогдашним Старшим братом — Любеном Кордой. Не только потому, что рядом был Лоран. Она помнила Корду усталым, присосавшимся к кислородному баллону. Когда они виделись в последний раз, Старший брат снова собирался в полет, хотя его давно списали из ордена...
Может, лучше и не знать.
Гагаринцы пьянствовали.
Шивон никогда не видела, чтоб столько пили. Земная водка, паршивый марсианский виски, венерианская номизза, бертийский акх-уак. Роботы-горничные по утрам с механическим спокойствием вывозили из номеров тележки пустых бутылок, капсул и вакуумных упаковок. Гагаринцы пили — и не спали. Тощенький общий зал сотрясался каждую ночь от музыки, подхваченной, как зараза, на дальнолетных планетах.
— Сколько можно? — спрашивала Шивон.
— Если б ты полгода патрулировала гарлемскую констелляцию, — говорили ей. — Если б ты летала на Берту во время заварушки. Если б ты вывозила раненых с Леи...
Одним словом — пусть ребята расслабятся.
Она думала, ее пошлют в один из огромных дрейфующих «приютов» ордена Гагарина, а оказалась на небольшом «Пежо», из тех, что могут припарковаться на обломке астероида. Команды было — человек пятнадцать, не считая роботов. Шивон привыкла к легкому запаху одиночества, навечно впитавшемуся в стенки родного «Гринберга». Но здесь он чувствовался куда сильнее, смешиваясь с какой-то затхлостью, безнадежностью. Рассказывали, что в гагаринцы идут одни неудачники. Кто по доброй воле подастся в самый бедный орден Галактики, чтобы без страховки бросаться туда, где горячо? У нее-то выхода не было, по новым нормам МЛЦ для первой категории необходим хоть один волонтерский полет. Вот только зачем этим лингвист на борту — доктор Шивон Ни Леоч не могла взять в толк. Оборудования для исследований гагаринцы не везли. С местным населением они чаще всего общались сами, куда бы их ни заносило, охотно ломая языки и традукторы о речь аборигенов. Шивон с некоторой обидой понимала, что инопланетян такое общение устраивает и что третий, влезь он в их разговор, вызвал бы только отторжение. Шивон брала в баре эспрессо, отрешалась от бьющей по ушам музыки и тосковала по «Гринбергу».
Однако на Сельве «Гринберг» не допустили бы. К чему лингвисты тем, кто не желает общаться?
Вызов поступил от полулегальной кучки зимовщиков, которые искали
— Конечно, у пятнадцатого галактического руки отсохнут послать им неотложку! — просигналил шестью конечностями биолог-вентиец.
— Во-первых, мы к ним ближе, чем пятнадцатый, — сказал Старший брат. — Формально. А во-вторых, кроме нас туда никто не полетит. Кому они нужны, нелегалы-то?
Вентиец выкрутил неприличное слово.
Старшего брата звали Любен Корда, был он высокий, сутулый и перманентно хмурый. Его побаивались; русские тихонько напевали «Любен, братцы, Любен», стоило ему появиться поблизости. Шивон на всякий случай обходила его стороной. Корда носил у пояса синтезатор кислорода, к которому время от времени прикладывался. Говорили — это оттого, что Старший успел надышаться гадостью, которой на Лее травили повстанцев.
У зимовщиков, поголовно землян — раньше сказали бы «латиносов», — обнаружился ОРВИ. Единственный вирус, с которым медицина так и не справилась. Гагаринцы накачали их всем, что нашлось, и объявили карантин. Нечего выносить заразу в пространство, даже если это всего лишь насморк. Те послушно лечились, но от гагаринцев держались на расстоянии. Не полиция — но мало ли...
Казалось, что планету слепил ребенок — талантливый ребенок, чью работу — с ровно скатанными узкими полосками рек, тонкими стенками кратеров, причудливо ветвящейся флорой — обязательно выставят на видное место в классе. И там она будет стоять, пока дети не уронят ее, не сомнут или сама по себе она не расплавится на солнце. Не исчезнет.
Сельве тоже оставалось недолго.
О конце света рассказали зимовщики.
Миро Вальдес, прораб честной компании, связался со Старшим братом по личному каналу. Поговорив с ним, Корда долго молчал. Потом сказал:
— Докопались.
Бригада Вальдеса не первая прилетала на Сельве за топливом. До нее были и другие — и с Земли, и с Берты, и с Леи. Кто-то перестарался, или планета просто не выдержала такой активной охоты за ресурсами. Исследователи фирмы, на которую работали зимовщики, давно уже тревожились. Тут и там активизировались микровулканы, землю потрясывало. Отослав пробы почвы в фирму, исследователи получили короткий ответ: «Сматывайтесь. Пока не поздно». Выходило, что изнутри планета клокочет и скоро негодование ее выплеснется наружу. И сожжет лавой все живое — по меньшей мере в этом полушарии. Прораб сообщил об этом, а потом помялся и сказал, что у них барахлит панель управления, они, конечно, чинят, но если вдруг...
Теперь улететь гагаринцы не могли: если у зимовщиков не заладится с пультом, их придется эвакуировать. И они оставались на Сельве, а та тряслась и время от времени плевалась лавой.
Шивон ничего бы не узнала, если бы с зимовщиками вдруг не оборвалась связь и Корда не отправил ее вместе с братом Юрием узнать, не случился ли уже с ними конец света. Брат был техником с Венты. Вентийцы разговаривают, двигая и удлиняя конечности, и землянам неудобно называть их — не станешь же, в самом деле, всякий раз складывать фигуру из пальцев. Те, у кого не было удобопроизносимых имен — или не имелось имен вообще, — на кораблях гагаринцев неизбежно становились Юриями.