Игрок
Шрифт:
— Я сейчас усну, — говорю. — Поэтому если ты собирался выставить меня за дверь, то советую это сделать сейчас. Потом будет сложнее.
Не удержавшись, потираюсь щекой о его позвоночник, хотя понимаю, что, учитывая наш прошлый опыт, Арсений навряд ли обрадуется подобным нежностям. Но на то я и девочка, чтобы хотеть излишеств.
— Я не собирался выставлять тебя за дверь, — доносится ленивый ответ. — Дрыхни на здоровье.
От этих слов в груди разрастается что-то большое и теплое.
— Мне надо смыть макияж. Иначе твое пробуждение будет напоминать фильм ужасов, — пытаюсь пожаловаться. Мне жутко не хочется слезать со спины Арсения, пусть скажет еще что-нибудь хорошее. Пусть скажет, что я и так красивая. Хотя я, наверное, сошла с ума, раз такого желаю. Ни за что он это не скажет.
— Не путай меня со своим докторишкой с тонкой душевной организацией, — фыркает.
— Парень, ты бы полегче с душевной организацией. В отличие от тебя, он от проблемных девчонок не шарахается, — брякаю, и понимаю, что зря.
Следующие несколько секунд я недоуменно пытаюсь понять, каким образом оказалась на спине да еще под Арсением. Не представляю, что за маневр позволил нам очутиться в таком положении в рекордные сроки, но от былой сонливости, еще недавно наполнявшей спальню, не остается и следа. Наверное, ее разгоняет электрический разряд, прошивающий пространство, стоит встретиться нашим глазам.
— Что ж ты его слила, раз он так хорош и понимающ? — шипит Арсений.
— Экстрима захотелось, — отвечаю, стараясь сохранить нейтральное выражение лица. Ведь, по факту, подвело, как всегда, сравнение… И самое нелепое в этом то, что если желание Каримова не иметь со мной ничего общего не уронило его в моих глазах, то стоило Власову сделать неловкое движение в мою сторону, я тут же бросилась наутек…
— Экстрима, — повторяет раздраженно тот, который с паспортом, а потом сажает меня к себе на колени и крепко прижимает к груди: — Экстрима можно.
Мы целуемся так, будто спать и не думали, будто не было прошлого раза, будто тоска по ласкам друг друга не уменьшилась и никуда не исчезла. Хотя, возможно, это не более чем продуманный ход, потому что Арсений медлит, не позволяя нам разогнаться до скорости света, после которой мы снова потеряем представление о времени и пространстве. Но при этом он собирает в кулак мои волосы и притягивает к себе, не давая возможности даже на миллиметр отодвинуться. Однако, едва губы начинают ускоряться, сбиваясь с размеренного, просчитанного темпа, как раздается стук в дверь.
— Так и знал, что ушастый все испортит, — кривится Арсений. — Неужто не смог найти сговорчивую девицу?
Новый стук. Более настойчивый. Арсений начинает слезать с кровати, но я его останавливаю. Это не Ян, Ян бы не стал просто стучать. Он знает, кто именно в номере, а, значит, давно уже брякнул бы что-нибудь компрометирующее.
— В чем дело? — спрашивает Арсений.
— Не открывай, пожалуйста, — прошу его.
Я знаю, кто стоит там, за дверью. Чувствую.
— Это Ви, По Паспорту, — добавляю шепотом, потому что горло вдруг пересохло.
Понимаю, что это глупо и по-детски. Если Ви сюда пришла, то не просто так. Она знает, что двое из ее гостей пропали вместе не случайно. Поняла. Почувствовала? Может статься, именно так.
— Если что, у меня есть ключ, — слышится из-за двери ужасающе спокойный голос кузины. — Отобрала, когда Ян пытался притвориться доктором Станиславом Власовым, чтобы никому не мешать своим присутствием. Стучу из вежливости. Но если не откроете — войду сама.
Эта вежливость никого не обманывает. Она в ярости, а иначе бы не пришла вовсе.
— На хрен, — заключает Арсений, направляясь к двери.
Он даже не пытается уважить чувства новобрачной и накинуть на себя что-нибудь из одежды. Его наглость впечатляет, но повторить номер я не готова и, хоть понимаю, что это смотрится жалко, тяну на себя одеяло. Моя едва расписавшаяся кузина заваливается в номер, где я развлекаюсь с парнем, который ей не муж, чтобы поймать нас с поличным. Если ей некомфортно при этом видеть меня голой, то это не мои проблемы. И, тем не менее, мне стыдно. Видимо за то, что полюбила этого гребаного социопата, когда он еще принадлежал Виолетте. Стоп, подождите. Я запуталась, кто и кому принадлежал. Если верить хронологии знакомств, я могла бы первой вломиться к этим двоим ночью и надавать им по голым задницам. Могла бы. Но не стала. Больше скажу: мне это даже в голову не пришло, потому что в отличие от некоторых у меня еще есть совесть!
Ворвавшись в двери, кузина отталкивает Арсения и только потом замечает, в каком он виде.
— Может быть, прикроешься? — спрашивает она почти с отвращением.
— С чего это вдруг? Ты явилась без приглашения, вот и наслаждайся ответным гостеприимством.
Я чувствую, что еще чуть-чуть, и кузина взорвется. И мне становится горько. Не помню, когда в последний раз становилась объектом ее лютой ярости. Мы с ней уже давно примирились с характерами друг друга и научились избегать опасных тем. Не спаслись. Нас потопил мужчина.
А Ви тем временем подходит ближе к кровати. Ее глаза впиваются в меня, и в них за пеленой ярости виднеются раны, оставленные предательством. Она стоит надо мной, как палач над распутницей. Сжатые в кулаки пальцы, в тонкую полоску — губы. Не вдруг поймешь, кому больнее… Ви, бесспорно, чуть ли не самый тяжелый человек из всех мною встреченных, но ее за это сложно винить. Ее родители считали, что только сильные люди добиваются своего, так ее и растили. В силе и без любви. Они никогда не были ею довольны, предъявляли целые списки критериев, которым нужно соответствовать, иначе в ней «будут разочарованы». Слова, бесспорно, неприятные, но, объективно, разочарование человека в тебе — его проблема, а не твоя. Что толку жить ради соответствия ожиданиям? Но, поверьте, все аргументы в трубу, если дело касается Ви. Стоит ей услышать о разочаровании родителей, как она тут же слетает с катушек. Недолюбленный, несчастный внутренний ребенок всегда берет верх над здравым смыслом. Порою мне кажется, что Ви в ранах вся, и едва те начинают затягиваться, как кто-то наносит ей новые. Она всегда как оголенный нерв, всегда под напряжением. Одно неверное действие — взрыв. Совершенно естественно, что в итоге она начала наносить удары в ответ. Точные и прицельные, несоразмерно жестокие. Бьет по самому больному и не боится отдачи. Как известно, сильнейший болевой сигнал глушит все остальные, вот и с ней так же. Она каждый день живет с семеркой по десятибалльной шкале боли. Уязвить ее, перебив уже существующие страдания, непросто. Не каждому дано. Но, возможно, я справилась.
— Я узнала твою помаду, — говорит она тихо, но видно, что внутри все клокочет от ярости. — Помню, как ты отказывалась ее покупать, повторяя, что слишком яркий цвет. Я еще сказала, что если ты не решишься, я ее тебе сама принесу.
До меня не сразу доходит, о чем именно она говорит. Но все же вспоминается телефонный звонок Арсения, вывернутая наизнанку сумка, пыльные таблетки глицина… Замешательство, досада и чувство вины — отличный коктейль. Смешать, но не взбалтывать.