Иисус неизвестный

Мережковский Дмитрий Сергеевич

…Сделает (Зверь-Антихрист) так, что никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет начертание или имя Зверя. (Откр. 13, 16–17.)

«Зверю — звериное, Божие — Богу», — мог ли это сказать Иисус? [747] Кесарево кесарю воздал и Он, но так, что был распят по римским законам как «виновник мятежа», auctor seditionis.

Слово о подати верно поняли враги Его — вернее друзей:

начали обвинять Его, говоря:…Он развращает народ наш и запрещает давать подать кесарю, называя Себя Христом — Царем. (Лк. 23, 2.)

747

Osk. Holtzmann, Leben Jesu, 339.

Только

для того, можно сказать, жил и умер Иисус, чтобы явить миру, что царство Зверя — против царства Божия и что надо между ними сделать выбор. «Бога или человеков слушаться?» — спрашивает Иуда Галилеянин, подымая против римской власти, римской подати, меч. [748] Крест поднял Иисус; мог ли Он сказать: «Бога и человеков слушаться должно, двум господам служить»?

Если две тысячи лет, от Павла, учившего во дни Нерона-Зверя:

нет власти не от Бога (Рим. 13, 1), —

748

Joseph., Bell, II, 8, I, 17, 8.
– Ant., XVIII, I, 6; XX, 5, 2. — Lagrange, Marc, 314.

до нынешних церковных политиков христианство «входит в зеркало», ищет путей в западне, то можно по этому судить, как и здесь, в учении о власти, все еще неизвестен Христос-Царь Неизвестный.

И не могли уловить Его в слове… и, удивившись ответу Его, замолчали. (Лк. 20, 26.)

Кончено второе искушение, начинается третье.

VII

В тот же день приступили к Нему саддукеи, которые учат, что нет воскресения мертвых. (Мт. 22, 23.)

Скептики-циники, а может быть, и тайные безбожники (Бог для них — Закон), думают они о смерти, как первый саддукей, царь Соломон:

нет у человека преимущества перед скотом… Все идет в одно место, вышло из праха и в прах отойдет. (Еккл. 3, 19–20).

Странным приключением семи братьев — семи мужей одной жены на том свете — этим «скверным анекдотом» в вечности — сводят они воскресение мертвых к нелепости, самое святое делают смешным.

В первом искушении хотят уничтожить тайну Рождества: Сына Единородного спрашивают: «Кто дал Тебе такую власть?» «Тайну жизни Его — царство Божие — хотят уничтожить во втором искушении податью кесарю, а в третьем — тайну смерти Его — Воскресение.

Будучи еще в живых, обманщик тот сказал: „Через три дня воскресну“» (Мт. — 27, 63), —

это могли бы они узнать в Четверг или Пятницу от Иуды Предателя; но в Понедельник — от кого, если не от «отца своего, диавола»?

Весело, должно быть, опять слушателям видеть, как маску с лицемеров срывает Иисус.

Этим ли приводитесь в заблуждение, не зная Писаний, ни силы Божией?

Ибо когда из мертвых воскреснут, тогда не будут ни жениться, ни замуж выходить, но будут, как Ангелы на небесах.

А о мертвых, что воскреснут, разве вы не читали в книге Моисея, как Бог при купине сказал ему: «Я есмь Бог Авраама, и Бог Исаака, и Бог Иакова»? (Мк. 12, 24–26.)

Бог не есть Бог мертвых, но живых, ибо у него все живы. (Лк. 20, 38.)

Это значит «ваш отец — диавол», «человекоубийца от начала» (Ио. 8, 47, 44), — мертвый бог мертвых.

Только что были смешны — и вот страшны. Это третий по лицу их удар бича Господня.

И слыша, народ дивился учению Его. И никто не мог отвечать Ему ни слова; и с того дня никто уже не смел спрашивать Его. (Мт. 22, 33, 46.)

Все искушения победил. «Весь народ прикован был к устам Его; слушал Его с услаждением». Но что же дальше? Слушали, слушали и «разошлись по домам» (Ио. 7, 53), к малым делам и делишкам своим, «кто на поле свое, а кто на торговлю свою (Мт. 22 5). „Все сойдет на нет, игра будет вничью“, — могли надеяться враги Господни. В слове неуловим для врагов, но и для друзей тоже: слишком „пререкаемое знамение“ для всех.

Прямо на прямой вопрос: „Можно ли давать подать кесарю?“ — так и не ответил. Слишком тонкое жало насмешки осталось для народа невидимым, противоядие — бездейственным, а яд, может быть, вошел в сердце. [749]

749

Bern. Weiss, Das Leben Jesu, II, 444.

Ясным казалось одно: начал делом — кончил словом; поднял бич — поднял меч и опустил; мог бы овладеть Царством и не захотел. [750]

VIII

В славянском кодексе Иосифа Флавия найдена, кажется, очень древняя, потому что слишком очевидно противо-христианская, должно быть, иудейская, вставка, где уцелело исторически подлинное, хотя и очень смутное воспоминание о том, что происходило тогда в Иерусалиме.

Многие сердца воспламенялись надеждой, что народ иудейский может быть освобожден им (Иисусом) от римского ига. Он же находился, обыкновенно, перед городом, на Масличной горе, —

750

Keim, III, 102.

(каждый день уходил на ночь из Иерусалима в Вифанию, по свидетельству Марка и Матфея), —

где творил исцеления, будучи окружен ста пятьюдесятью учениками и множеством народа. И, видя, что может он совершать словом все, чего ни захочет, открыл ему народ желание свое: чтобы, войдя в город, перебил он римских воинов с Пилатом и воцарился. Но этого он (Иисус) не захотел». [751]

Если бы человек с горящим факелом, войдя в пороховой погреб осажденной крепости, остерегался тщательно, чтобы ни одна искра не упала в порох, то осаждающие могли бы подумать: «Трусит он или изменил, предал нас врагу?» Так об Иисусе мог думать народ.

751

A. Berendts. Die Zeugnisse vom Christentum im slavischen «de Bello Judaico» des Josephus, 1906. — Salom. Reinach, Jean Baptiste et Jesus, suivant Joseph, 1929. p. 132–136. — M. Goguel, La vie de Jesus, 1932, p. 62–68.

Здесь, в Иерусалиме, повторяется то же, что там, в Вифсаиде, по Умножении хлебов: народ хочет сделать Иисуса царем, и Тот, как будто сначала согласившись, потом отвергает царство — «обманывает» всех. Этого Ему никогда народ не простит. Те же уста, что возглашали «Осанна!» — завопят: «Распни!»

IX

Около всякой трагедии, личной и общей, происходит то, что можно бы назвать «духовным вихрем» или «водоворотом». Души вовлекаются в него, как частицы воды в водоворот, или частицы воздуха — в вихрь. Кажется, и около этой величайшей из вех человеческих трагедий — Страстей Господних — образовался «духовный вихрь» такой силы, какой не было и не будет уже никогда во всемирной истории. Кажется, все приближающиеся к этой трагедии, от Петра до Иуды, от Пилата до Ганана, более или менее смутно чувствуют, что в ней решаются вечные судьбы не только каждого из них в отдельности, но и всего Израиля, а может быть, и всего человечества. Сколько бы люди ни уходили от этого великого дела к малым делам и делишкам своим, «кто на поле свое, а кто на торговлю свою», — с каждым из них могло случиться то же, что с Симоном Киринеянином, который, идучи с поля, попал нечаянно под крест (Мк. 15, 21); каждый более или менее смутно чувствовал агонию общую по неимоверно растущему в нем самом нагнетению ужаса, как бы раздавливающему все, психическому давлению атмосфер.