Иисус неизвестный
Шрифт:
ныне суд миру сему; ныне князь мира сего изгнан будет вон. И, когда вознесен буду от земли, всех привлеку к Себе (Ио. 12, 27–32).
Так сказал и пошел. Сделал первый шаг, наступил на бич — раздавил змею; сделал шаг второй, наступил на сердце Иуды Возлюбленного — раздавил и его, как змею.
Только в первую минуту после молнии — черная ночь, а потом опять чуть-чуть рассвело; в двойных, грозовых и вечерних, сумерках мрамор столпов забелел опять, зарозовел, должно быть, от зажженных где-то факелов. Видели все, куда шел Иисус; видели, но глазам своим не верили.
После грома несказанного, гласа Божия, сделалась вдруг такая тишина на земле и на небе, что слышался каждый шаг Идущего. Молча перед Ним расступаются все; идет в толпе один, как в пустыне. «Куда идешь, зачем? Что делаешь? Крепость ли только что взятую приступом, царство Божие, сдаешь врагу?» — этого никто спросить, ни даже подумать не смел; но, может быть, в сердце было это у всех, так же как в сердце Иуды. В смертном борении, в агонии, ждали, что будет. «Всех привлеку к Себе, когда вознесен буду от земли» — на Крест. Как Он сказал, так и сделается, всех привлечет к Себе — в Агонию, на Крест.
Вот уже вступил в Восточные врата, те самые, которыми давеча вошел в храм; вот уже переступил порог. Знал, что делает: «слишком любил — перелюбил Израиля» — человечество и сердце его раздавил, как змею.
Иисус отошел и скрылся от них, —
по воспоминанию одного очевидца, Иоанна (12, 36).
Вышел вон из города, —
по воспоминанию другого очевидца, Петра-Марка (11, 19).
И, оставив (покинув) их, вышел вон из города в Вифанию и там провел ночь, —
по воспоминанию, может быть, третьего очевидца, Матфея (21, 17). Если так врезалось в память, то значит, и в сердце.
Может быть, в эту ночь подумал о Любимом не только Иуда Возлюбленный:
«Царство Божие предал Иисус Предатель».
3. СЕРЫЙ ПОНЕДЕЛЬНИК
Ступая босыми ногами по грязным лужам дороги, под мелко сеющим, как из сита, дождем, шли в Иерусалим из Вифании двенадцать нищих бродяг, а впереди — самый нищий, Тринадцатый. Вспомнили, может быть, как в прошлую Пасху под таким же точно дождем шли, отверженные Израилем, от своих к чужим, из Капернаума в Кесарию Филиппову. [741]
741
Этот понедельничный дождь — не «апокриф», а довольно вероятная метеорологическая догадка, может быть, не бесполезная, потому что видеть лицо земли и неба, чтобы угадать душу исторического события, так же иногда необходимо, как видеть лицо человека, чтобы угадать то, что в душе его происходит По исторически подлинному, кажется, воспоминанию, если не самого очевидца Иоанна, то неизвестного, вспоминающего со слов Иоанна, в ночь с воскресения, 2 апреля, на понедельник, 3-го, прошла над Иерусалимом гроза значит, день был знойный, а через четыре дня, с четверга, 6 апреля, в пятницу, 7-го, по воспоминанию, кажется, столь же исторически подлинному двух вероятных очевидцев, Иоанна (18, 18) и Петра-Марка (14, 54), ночь была такая холодная, что слуги, на дворе Каиафы, должны были развести огонь. В первые знойные дни южных весен, наступают, обыкновенно, такие внезапные холода, после грозового ливня, переходящего в мелкий, затяжной, иногда суточный, дождь. Он-то, по нашей вероятной догадке, и приходится на Страстной, так называемый Чистый понедельник.
Св. Аркульф, епископ Галльский, паломник VII века, вспоминает о правильно будто бы повторяющихся каждый год, в ночь на 15 сентября, чудесно посылаемых самим Господом, «потопных ливнях, для очищения Св. Града, от безмерно скопляющихся на улицах и торжищах его, человеческих и скотских нечистот». — Geyer, Itinera Hiersolymin. saec., IV–VIII, 1898, p. 225–256. — P. Mickley, Arculf, 1917, II, 18–19. — Этим осенним очистительным ливням соответствует, может быть, и весенний дождь Чистого понедельника.
Утром же опять пришли в Иерусалим. (Мк. 11, 20.)
И вошел Он в храм, и учил. (Мт. 21, 23.)
Если бы действительно хотел, как могло казаться не только Иуде, но и преданнейшим из учеников Его, возмутить народ и объявить Себя «царем Израиля», то понял бы, какую роковую сделал ошибку, покинув вчера, Иерусалим так внезапно, как будто бежал с поля битвы. Все решающий миг упустил; вместо того чтобы ковать железо, пока горячо, дал ему остынуть. Что можно было сделать вчера, в последних лучах заходящего солнца, в красное Воскресенье, нельзя было сделать сегодня, в Серый Понедельник, под серым, скучным дождем.
Слушают Его, может быть, люди и сегодня так же неотступно, как вчера; так же готовы идти за Ним всюду, куда их поведет. Но если как будто не изменилось ничего снаружи, то изменилось внутри: тень сомнения прошла по сердцам: «Тот ли это, которому должно прийти, или ожидать нам другого?»
Так же и в стане врагов, может быть, кое-что изменилось. Первым ударом оглушенные, за ночь опомнились они, пришли в себя.
Первосвященники же, и книжники, и старейшины народные искали Его погубить.
И не находили, что бы сделать с Ним, потому что все народное множество приковано было к устам Его. (Лк. 19, 47–48).
Видя, что силой ничего не возьмешь, решают действовать хитростью. Лютые между собой враги — фарисеи, саддукеи, иродиане, — все против общего врага соединяются. [742]
И посылают к Нему некоторые из фарисеев и иродиан, чтобы уловить Его в слове. (Мк. 12, 13.)
— значит «ставить западню», ловят Его, как охотники — зверя.
Сходятся, прячутся, наблюдают за пятами моими, чтобы уловить душу мою.
742
Weitz"acker, Untersuch, "uber die v. Geschichte. 1901. S. 347.
…Сеть приготовили ногам моим; выкопали передо мною яму. (Пс. 55, 7; 56, 7).
Сеть их, стальную, адамантовую, рвет Иисус, как паутину. А все-таки из жалости к народу соблазненному вынужден играть в их игру — школьную диалектику раввинов, — с какими, должно быть, отвращением и скукою («скука Господня» и здесь, в Иерусалимских буднях, в конце жизни, так же, как там, в начале, в буднях Назаретских). В спорах этих рабби Иешуа — книжник среди книжников: видишь, кажется, висящие по краям одежд Его из голубой шерсти свитые кисточки-канаффы, давно уже от солнца полинялые, белой пылью дорог запыленные, от дождя потемневшие.
Весь Израиль — все человечество — ставка в этой игре Сына Божия с дьяволом. Знает это народ или не знает, — дух у него замирает от любопытства и страха: чья возьмет?
Главное в поединке оружие Господне — змеиное жало насмешки — до мозга костей проникающий яд.
Будьте мудры, как змеи. (Мт. 10, 16.)
С кем имеют дело, могли бы узнать слуги Ганановы по этому яду.
Кукольного театра хозяин, спрятавшийся за сценой, дергая куклы за невидимые ниточки, двигает их и делает с ними что хочет: двигатель кукол — всех, от Иуды до Пилата, действующих лиц этой дьявольской комедии, — первосвященник Ганан; он за всеми, а за ним «отец лжи».
Князь мира сего идет, и во Мне не имеет ничего. (Ио. 14, 30.)
Три искушения Ганана соответствуют трем, на горе, искушениям дьявола. Те — в мистерии, в вечности, эти — во времени, в истории; но можно бы сказать и об этих, как о тех: «чтобы их изобрести, не хватило бы всей мудрости земной».
Первое искушение — властью.
Когда Он ходил в храме, приступили к Нему книжники (Мк. 11, 27) и сказали Ему: какою властью Ты это делаешь? и кто дал Тебе такую власть? (Мт. 21, 23.)
Жало искушения раздвоено. Дело, конечно, идет об Очищении — Разрушении храма. Если бы на вопрос: «Кто дал Тебе такую власть?» — Иисус ответил: «Бог», то слишком легко уличили бы Его искусители Его же словами: