Иностранный легион. Молдавская рапсодия. Литературные воспоминания
Шрифт:
которые не только не наказывают, но для которых нередко даже подыскивают разные оправдания. Пусть уважаемый товарищ такой-то враль, или бахвал, или стяжатель, или пошляк, или держит себя надменно с подчиненными, но вы всегда услышите: «Он прекрасный работник! Первого класса работник! А что касается недостатков, то у кого их нет?.. У каждого есть свои недостатки».
Тут-то Макаренко и спрашивает:
— А зачем, собственно, нужны человеку недостатки? Неужели он не сможет хорошо работать, если перестанет быть вралем, хвастуном, пошляком?
Аудитория была переполнена — пришли и студенты, и профессора: всем хотелось прежде всего своими глазами увидеть автора «Педагогической поэмы». А этот автор с первых же слов покорил слушателей прозрачной ясностью мысли и удивительно задушевной простотой речи.
Для Антона Семеновича эта тема была своей, органически своей. В ней, как в фокусе, сосредоточилась вся его любовь к человеку, вера в человека, вера в способность его беспредельного морального совершенствования. Как Микеланджело видел в мраморной глыбе готовую статую — надо только убрать лишнее, — так видел Макаренко в своих современниках великолепного человека будущего — надо только убрать лишнее.
У нас был разговор по поводу этой лекции.
— Ну как? — сказал я. — Многих убедили?
Вопрос был скорей достоин Санчо Пансы, я это знал, но и Антон Семенович знал, что я люблю, как говорится, подначивать его. ^
На сей раз он, видимо, решил не доставлять мне удо« вольствия и не огрызаться.
Тогда я продолжал:
— В общем, воюете с мещанством, Антон Семенович?! Твердый орешек! Вонь мещанства терпеть не могла даже старая буржуазия.
Тут он взорвался:
— Вы мне старую буржуазию не тычьте! При чем она здесь? Она здесь ни при чем! Ей от вони мещанства некуда было уйти. Это был ее собственный, природный запах. А наш, современный человек вполне может смыть
его с себя. Нечего ему донашивать чужую вонь! Зачем# Глупо и противно. Главным образом, глупо.
Он умолк и молчал долго. Я видел по лицу, что мысли его чем-то заняты. Оказалось, он думал все о том же. Он как будто с кем-то спорил, кого-то убеждал.
— Ас чего все начинается? — воскликнул он с раздражением, которое вызвал в нем,, вероятно, тот невидимый и непонятливый собеседник. — Начинается с колыбели. Лежит младенец в колыбели и дрыгает ножками. А вырастает из него противный субъект, пошляк, подхалим, враль, сукин сын и подлец. Интересно, как же достигается такой результат? А очень просто. Этого результата ’ добивается куча любящих воспитателей. Едва в ребенке зашевелилась первая способность что-нибудь усваивать, как он узнает, что он лучше всех на свете — лучше кошки, лучше мышки, лучше собачки, лучше бабушки и дедушки, лучше папы и мамы, — лучше всех, умней всех, важней всех, все и всё существуют только для того, чтобы ему угождать, чтобы ему было удобно, приятно, вкусно и сладко. Потом сие возлюбленное чадо вступает в жизнь и ждет, что она тоже будет тетёшкать его, как мамушки и бабушки. А жизнь на него плевать хотела, ей некогда возиться с ним, у нее своей работы невпроворот. Тогда чадо начинает бороться за свои привилегии, как за высшую форму справедливости. И борется всеми средствами — все хороши! В школе он ябеда, доносчик, подхалим, лгун. Он хочет, чтобы его любили старшие, те, от которых многое зависит. Ради этого он даже хорошо учится. Потом он со всей своей моральной подготовкой и опытом переходит во взрослую жизнь, и тогда мы встречаем отвратительных и невыносимых субъектов.
— Так всегда было, — сказал я и хотел изложить взгляды уголовной науки на воспитание. Но Антон Семенович перебил меня.
— Конечно! — воскликнул он. — В капиталистическом обществе так было всегда, потому-что там не могло быть иначе. Там такая психология — одно из подсобных средств в борьбе за существование. А нам она зачем сдалась? Зачем она нашему человеку? Без нее не проживет?
Чувство нового было у него подобно абсолютному слуху у музыканта. Когда он наталкивался на отсут-
657
22 В. Финк
ствие этого чувства, он раздражался, как музыкант, который слышит фальшивую ноту.
— Беда мне с тем Колькой, — сказал он мне как-то, получив письмо от одного из своих воспитанников, бывшего беспризорного мальчика, который стал врачом, а теперь жаловался, что нет ему полного счастья, потому что дураков много. — Видали вы что-нибудь подобное? Дураков ему много! — ворчал Макаренко.
• — По-вашему, их мало, Антон Семенович? — осторожно спросил я.
— Да нет же, вполне хватает, — ответил Макаренко.— Как же им не быть? Но вы мне скажите: чего он тут на Революцию обижается? Что было бы с ним самим, с тем Колькой, если бы не Революция? Сейчас он находится в Комсомольске-на-Амуре и строит новый город. Подумайте, великолепие какое! Строить новый город! А если б не Революция, торчал бы этот Колька где-нибудь в провинции, сосал бы лапу, сам жил бы дураком и даже не чувствовал бы этого, ума бы не хватало на то, чтобы чувствовать это и возмущаться. И, пожалуй, был бы даже счастлив... А спросите, хочет он теперь такого счастья?
— Как знать, — сказал я, — может быть, и хочет...
Он как-то странно, чуть ли не подозрительно взглянул на меня и, отвернувшись как от чего-то очень скучного, лениво протянул:
— Да-а, конечно...
И с сильным украинским акцентом, какой прорывался у него иногда в минуты раздражения, добавил:
— Только это свинячье счастье! Нехай его свиньи... едят...
Однажды с Антоном Семеновичем вышел неприятный случай: желая открыть форточку, он поднялся на подоконник, оступился и упал. Врач установил трещину ребра, уложиЛ больного в постель и предписал полный покой.
Когда я поднялся на восьмой этаж, Антон Семенович лежал на спине, как и приказал врач, однако согнув колени. К коленям была прислонена доска. Получился пюпитр. Прямо под рукой лежала стопка бумаги и остро отточенные карандаши: больной работал.
Как же это так? Врач предписал покой, а он тотчас берется за-работу?! Я был вне себя.
Но я напрасно шумел: Антону Семеновичу это нисколько не мешало.
Я привык всегда видеть его работающим. Это был человек ненасытного трудолюбия.
Сначала казалось, что это просто черта характера. Но когда Антона Семеновича не стало и были прочитаны некоторые его частные письма за годы работы в колонии, многое предстало в ином свете.
Приведу.кое-какие цитаты.
Вот одна: «Против нашей колонии ведется целая война...»
Вот еще: «Чем больше работаешь, чем больше делаешь, тем больше на тебя собак вешают».
Еще: «Сейчас меня едят все, кому не лень. Объявляют мне выговоры по округу. Запретили систему колонии им. Горького».
–