Иностранный легион. Молдавская рапсодия. Литературные воспоминания
Шрифт:
о
да и не слыхали их никогда. Но, сами того не подозревая, они жили высоким пафосом борьбы.
Юноша Якир принимал их в свою дивизию и вел навстречу славе. Многие ушли в конницу Котовского. Они носились на огненных конях, они, как капусту, крошили своими лихими шашками кого надо было крошить, они пели «Яблочко» и расчищали дорогу, по которой должна была пройти История.
Глава восьмая
А на правом берегу оккупанты продолжали сидеть на раскаленных сковородах и ждать неприятностей. От них смердело страхом.
Но в 1918 году, после того, как они промучались столько месяцев в судорогах страха, произошло событие, сразу подействовавшее на них успокоительно: к берегам Одессы подошло несколько кораблей. Они везли ценный заграничный груз: надежду. Груз предназначался для всей контрреволюции России. Он имел облик французских пехотных солдат — как белых, так и чернокожих.
Не стану описывать возбуждение, охватившее пылких одесских пацанов, когда они увидели иноземное войско, в особенности рослых сенегальцев: косая сажень в плечах, лица черные, глаза—одни белки, и серьга в ухе. Не стану этого описывать — не хватит красок. И уж наверняка их не хватит, чтобы достойным образом описать то аамирание сердца, тот трепет радости, которые испытывало командование королевских румынских войск в Бессарабии.
Необходимость торчать на этой неприветливой чужбине особенно тяжело переживали румынские генералы.
Поэтому, едва стало известно, что в Одессу привезли французскую пехоту, туда немедленно понеслись мольбы румынских генералов. Они сообщали французским братьям по оружию, что в городе Бендеры, в железнодорожных мастерских, все рабочие — большевики, все до одного, к тому же самые опасные большевики на свете, и работает их там две тысячи человек. А румынских солдат в Бендерах не больше двух тысяч, то есть, в конце концов, не больше одного солдата на каждого
большевика! Представляют ли себе господа французские генералы, какие опасности для цивилизации таит такое плачевное соотношение сил? Во всяком случае, что касается румынских офицеров, то их можно уподобить великим героям классической древности, и(?о, верные чувству воинского долга, они сидят как бы в глубине кратера огнедышащего вулкана.
Румынское командование просило подкреплений. Оно канючило, скулило и даже напоминало довольно нахально, что в данном случае самим французам полезно иметь каплю совести и прислать подкрепление.
Французы были великодушны, они направили в Бендеры два полка пехоты.
Господа румынские офицеры до такой степени воспряли духом, что некоторые — правда, не все — даже стали спать без снотворного, так славно у них окрепли нервы.
Увы, эти люди оказались излишне доверчивы, про-сто-таки наивны.
Французские солдаты были поражены всем, что увидели в первый же день. Им наговорили, что Россия лежит круглый год под снегом, что по улицам городов бродят белые медведи и даже заходят в трамваи, но русские их не боятся, потому что сами русские — народ дикий, у них любимое лакомство — сальная свечка.
Такие предварительные сведения до крайности ]раэ-жигали любопытство французской пехоты.
Но сведения оказались ложными. По крайней мере, в Бендерах не было ни снега, ни белых медведей, ни сальной свечки, а народ был приветлив, в особенности молодежь.
Едва приехав, солдаты в голубых шинелях высыпали на улицы и, позвякивая медалями, в упор стреляли глазами в девиц. А те не всегда уклонялись от знакомства.
Парнишки в каких-то странных серых пальто с серебряными пуговицами и с гербами на фуражках заговаривали с солдатами по-французск^ и сами знакомили их с хорошенькими барышнями, которые тоже объяснялись по-французскиправда, в пределах, которые вообще были доступны гимназистам и гимназисткам старших классов. Но обе стороны понимали друг друга, и все было страшно симпатично и мило.
Поход в Россию сулил заманчивые приключения. Эта стало ясно уже в день приезда, вечером. Каждый понял это особенно хорошо в минуту прощания с девицами: пожимая руку, девица оставляла в солдатской ладони тщательно сложенную бумажечку. У кавалера замирало сердце, он легкими ногами мчался в казарму, к фонарю, прочитать записку, поскорей уэнать, в каком часу и где именно красотка будет завтра, пылая страстью, ждать его.
Но в записке было другое. Французскому солдату напоминали, что его собственную родину все еще топчут германские солдаты, которые хотят покорить его Францию, отдать ее германскому кайзеру и германским капиталистам. А он, французский солдат, в такое время пожаловал в Россию, чтобы делать здесь то же самое черное дело, какое во Франции делают немцы! Разве не стыдно?
Такую записку читал один. Другому доставалась другая:
«Франция — страна революции. В этом ее гордость и ее слава. Как же это вы, молодой француз, согласились поехать в чужую страну убивать революцию, да еще рискуя своей головой?»
Попадались записочки, которые шли еще более прямой дорогой, более солдатской, я бы сказал. Мысли были изложены в них языком, совсем не подходящим для любовных заверений. Например:
«Бородач! Какое твое собачье дело до того, что происходит в далеких странах, у чужих народов? Других забот у тебя нет? Домой тебя не тянет? Неужели тебе не надоело, что начальство забивает тебе черепную коробку чужими делами? А домой кто поедет, к жене и детям?»
В этих странных любовных записочках вполне хватало орфографических ошибок. Но какое это имело значение?! Мысль оставалась жива, и она западала солдату в голову и в сердце.
Прошел месяц, быть может полтора, и разразились события, по причине которых потеряли сон не только румынские, но и французские офицеры, и тут уж ни порошки, ни таблетки не оказывали никакого действия.
К городу Тирасполю стали подходить значительные силы, красных партизан. Французское командование пыталось направить им навстречу пятьдесят восьмой французский пехотный полк. Но солдаты, вместо того чтобы с веселой песней пуститься бегом навстречу этим красным партизанам, быстро покончить с ними и к обеду вер* нуться в Бендеры, в свои казармы, — вместо всего этого, что было бы так просто, солдаты пятьдесят восьмого пехотного показали своим командирам правый глаз. Это делается очень просто: пальцем оттягивают вниз нижнее веко правого глаза — и все. Но этот жест, казалось бы столь невинный, соответствут у французов нашей российской манерочке складывать особым образом три пальца и, поднеся их кому следует к самому носу, предложить:
— Ha-кося выкуси!
Французские командиры были вне себя. Они пытались образумить солдат: как, мол, не стыдно вести себя столь невежливо в присутствии посторонних? Что люди скажут? Что они подумают?..
Солдаты не стали слушать. Они во все горло орали одно:
— Домой! Домой! Домой!
Тут уже не одни только румынские, но и видавшие виды французские офицеры поняли, что их занесло в страну, не способную предоставить своим оккупантам необходимый комфорт, или хотя бы только покой, или, наконец, просто безопасность.