Иностранный легион. Молдавская рапсодия. Литературные воспоминания
Шрифт:
Командиры были сильны доверием народа, его подъемом, его восторгом борьбы. Ко мне в руки попал список одной роты из отряда Дьячишина. Ротой командовал Ефим Шаповалов, бывший фельдфебель, полный георгиевский кавалер. В этой роте было: Бондарчуков — одиннадцать человек, Бадиланов — девять, Дьячиши-ных — семеро, Мишанчуков — семеро, Шаповаловых — двенадцать и т. д. Это были семьи — отцы с сыновьями, братья, двоюродные братья, близкие родственники. Я часто встречался с партизанами и все присматривался: известно ли им, что они герои? Нет, по-моему, это никому из них и в голову не приходило.
За десять лет, которые прошли после убийства первой революции, много накопилось в народе гнева и страсти. В 1917 году все вспыхнуло, все запылало. Пламя было видно во всех концах мира. Оно осветило величие многих ранее незаметных, невидных людей.
Командованию Красной Армии стало известно, что готовится большое кулацкое восстание в немецких деревнях Левобережья. Таких восстаний тогда происходило немало.
Подавление было возложено на дивизию Ионы Эммануиловича Якира, но дело было трудное. Трудность была в полном отсутствии сведений о противнике. Никто не знал, ни где находится центр движения, ни кто им руководит, ни какое имеется вооружение... Пытались забросить к немцам разведчиков. Уходили многие, не вернулся ни один. Не так-то просты они были, эти немецкие кулаки.
Тут в дело вступил некий молодой Чернорабочий из
Балты — Пиня Дыбнер. Он нашел пути к Якиру, тот выслушал его план и одобрил.
Вот что было дальше.
В немецкую колонию Майн, к дому одного из местных кулаков, подкатил пароконный фаэтон с бубенцами, со звоном и шиком. Сын хозяина Фридрих был поражен, увидев, что приехал не кто иной, как хорошо ему известный с детства беднячишка Пиня, уроженец местечка Крутые, лежащего верстах в трех от Майна. Пиня был расфранчен как жених: новый костюм, новые сапоги, белая рубашка, а в фаэтоне — бочонок пива, водки сколько угодно, селедки, бублики — прямо как на свадьбу.
Фридриху и его родителям Пиня сообщил, что ему надоело жить бедняком, он решил жениться на богатой и даже нашел подходящую ^девицу — и сама хороша, и приданого тысяча рублей золотом. Пиня даже высыпал у на стол тридцать золотых, все они звенели, и этот звон доказывал лучше всяких слов, что Пиня стал порядочным и достойным молодым человеком. Вдобавок Пиня объяснил, что хочет открыть в Балте извозное предприятие, так вот, не знает ли Фридрих, у кого можно купить хороших лошадей.
Это был кульминационный момент всего плана. Теперь все зависело от того, что скажут Фридрих и его родители. Вдруг они скажут, что нет у них на примете никаких лошадей, и посоветуют поискать в Кодме, Вапняр-кё, Слободзее или еще в каком-нибудь месте, где живут украинцы или евреи. Тогда пиши пропало. Вся ставка Пини была на то, что Фридрих направит его к своим друзьям и родственникам в немецкие колонии, даст ему рекомендательные письма, и он сможет спокойно поездить по кулацкому царству.
Но эти расчеты были превзойдены: Фридрих сам поехал с Пиней и всюду представлял его как своего друга детства и неизменно подчеркивал, что хотя Пиня — простой рабочий, но человек он порядочный и умный и с большевиками ничего общего не имеет.
Так они объездили все немецкое Приднестровье из одной колонии в другую, всюду приценивались к лошадям, знакомились с деникинскими офицерами, которые собирались командовать повстанцами, видели, где какие части стоят, и как вооружены, и какие у них намерения, планы и надежды. Прикупив несколько лошадей, повернули домой. Дома Пиня поблагодарил Фридриха.
Якир наградил Пиню, а немецкое восстание было разгромлено.
Эта история похожа на сказку про Наср-эт-дина. Но она правдива, и часы, подаренные Якиром, Пиня Дыбйер постоянно носит при себе.
Партизанам бывало трудно с оружием. Всегда им приходилось надеяться главным образом на неприятеля, на оружие, которое удастся отбить у него.
Мне запомнился разговор с одним партизаном о ручных гранатах, — их тогда называли «лимонками», они имели форму лимона.
Я приехал в еврейское местечко Резину на правом берегу Днестра. На левом, прямо против Резины, лежит другое такое местечко — Рыбница. В Рыбнице тогда была советская власть.
Я приехал под вечер, а ночью старуха, у которой я снимал койку, разбудила всех жильцов криками:
— Ой, пожар! Ой, горе мне великое, Рыбница горит!
Я выглянул в окно, — действительно, в Рыбнице был
пожар. Правда, не такой большой, но все-таки пожар. Внезапно раздался взрыв. Было похоже, что взорвалась ручная граната, но взрыв казался слишком сильным для одной «лимонки».
Я вышел на улицу. Там уже собралось немало народу. Все были встревожены. Кто-то сказал весьма уверенно, что в Рыбницу вошли деникинцы и что «лимонками» их встретили хлопцы Нухима.
— Очень может быть, — подтвердил другой.
И тут подхватило несколько человек сразу:
— Конечно, это Нухим!
— Ей-богу, Нухим!
— Как одна копейка!
— Он же отчаянный! Прямо, я вам говорю, отчаянный!
Я не стал расспрашивать, кто такой этот Нухим. Во-первых, о нем говорили почти шепотом, и,‘ с моей стороны, со стороны человека приезжего и постороннего, задавать вопросы было бы нескромно и даже подозрительно. Во-вторых, не надо было мне никого расспрашивать, я и сам знал отлично, что речь идет о-Нухиме Нар-цове, командире партизанского отряда, действовавшего
в районе Рыбницы. Я знавал его, еще когда он был мальчиком. Мне было также известно, что он не в Рыбнице, а пока далеко оттуда и что деникинцы еще дальше. Но опять-таки мне не следовало вмешиваться в разговоры и обнаруживать осведомленность в таких делах.
Дня через два на нашу сторону тайно пробрался один подпольщик из Рыбницы. Мы должны были встретиться по делу, для того и приехали. От подпольщика я узнал, что произошло в Рыбнице. Конечно, Нарцов был ни при чем, его действительно тогда не было в городе. Пожар произошел случайно, от керосинки, подполье было непричастно. Но когда прибежали на чердак тушить, то вместе с кучей старого барахла выбросили какой-то чемоданчик, в котором, по^видимому, лежали кем-то забытые «лимонки». И они взорвались.