Искра жизни (перевод М. Рудницкий)
Шрифт:
— Но он услышал, — сказал Бухер. — Это главное. Он услышал.
— Что услышал?
Пятьсот девятый обнял Бергера за покатые, узкие плечи.
— Эфраим, — сказал он мягко. — По-моему, мы дождались.
— Чего? — Бергер поднял глаза. Пятьсот девятый вдруг почувствовал, что у него перехватило горло.
— Их, — сказал он и, запнувшись, просто ткнул рукой в сторону горизонта. — Они на подходе, Эфраим. Их уже слышно. — Он обвел взглядом ограждение из колючей проволоки, пулеметные вышки, черневшие в молочной белизне неба. — Они уже здесь, Эфраим.
К обеду ветер переменился и грохот стал чуть слышнее. Он словно электрическим током соединял теперь сердце каждого из многих тысяч
— Ну что, уже ближе?
— Ага. Вроде бы еще слышнее стало.
В обувном цехе все работали молча. Десятники и бригадиры строго следили, чтобы заключенные не переговаривались, да и эсэсовская охрана была начеку. Ножи кромсали кожу, отрезая обветшавшие куски, но в арестантских руках они сегодня даже на ощупь ощущались иначе, чем всегда. Не как инструменты — как оружие. Взгляд иного арестанта нет-нет да и встречался с глазами десятника или эсэсовца, а то как бы невзначай падал на револьвер или автомат, — еще накануне этого оружия у охраны не было. Но несмотря на всю бдительность охранников и надзирателей, каждый работяга в цеху на протяжении всего рабочего дня был в курсе событий. За долгие годы неволи многие научились переговариваться, не шевеля губами, так что теперь почти всякий раз, когда полные корзины с лоскутами нарезанной кожи выносились из цеха, среди тех, кто, как пришитый, сидел на своих рабочих местах, вскоре с быстротой молнии распространялась очередная сводка, полученная носильщиками от тех, кто работал на улице: «По-прежнему гремит. Не перестало».
Бригадам на внешних работах была придана сегодня усиленная охрана. Колонны обогнули чуть ли не весь город и в район старого центра, к рыночной площади, вошли с запада. Охранники страшно нервничали. Они то и дело командовали без всякой нужды и орали без причины: арестанты шли строем, соблюдая все предписания и правила. Прежде они разбирали руины только в новых районах, а сегодня впервые попали в старый город и своими глазами увидели, во что он превратился. Они увидели пепелища на месте квартала, где прежде стояли деревянные дома, сохранившиеся еще со Средневековья. От них почти ничего не осталось. Они увидели это, проходя через старый город, а горожане — те, что еще остались, — останавливались или отворачивались, стараясь на них не смотреть. Маршируя колонной по улицам города, узники уже не чувствовали себя заключенными. Хоть они и не воевали, но сейчас к ним странным образом пришла победа, и долгие годы неволи, казавшиеся прежде лишь тягостной чередой поражений даже без возможности сопротивляться, предстали вдруг годами битвы. И они эту битву выиграли. Они выжили.
Они вышли на рыночную площадь. Ратуша была разрушена до основания. Им выдали ломы, кирки и лопаты и приказали разгребать каменную труху. Они принялись за работу. В воздухе пахло пожаром, но сквозь эту гарь они слышали и другой запах, сладковатый, тлетворный, от которого выворачивало нутро, запах, знакомый им лучше, чем кому бы то ни было, — запах разложения. В эти теплые апрельские дни город провонял трупами, что погребены под развалинами.
Через два часа работы они откопали первого мертвеца. Сперва показались его сапоги. Это был гауптшарфюрер СС.
— Вон как все перевернулось, — прошептал Мюнцер. — Наконец-то перевернулось! Теперь мы выкапываем их мертвецов. Не наших — их! — И он заработал с удвоенным ожесточением.
— Ну ты, полегче, полегче! — рявкнул подошедший охранник. — Тут человек, не видишь, что ли?
Они разгребали дальше. Вскоре
— Дальше давайте! — Эсэсовцу явно было не по себе. Он боязливо поглядывал на покойника. — Теперь поосторожнее.
Вскоре они выкопали один за другим еще три трупа и сложили их рядком возле первого. Они перетаскивали их за руки и за ноги, хватаясь за сапоги и рукава эсэсовских мундиров. И испытывали при этом странное, небывалое чувство: ведь прежде они вот так же выносили только своих товарищей, тоже изувеченных и тоже в грязи, они выносили их из карцеров и пыточных камер, выносили мертвыми или при последнем издыхании, а потом, но это уже в последние дни, выносили штатских, мирных жителей. А вот теперь, впервые, они выносили трупы своих врагов. Они работали в охотку, сейчас их не надо было подгонять. Они работали с ожесточением, в поте лица, так им хотелось найти побольше мертвых. Сами дивясь своей прыти, они отодвигали тяжеленные балки, оттаскивали стальные швейлера, с яростью и упоением вгрызались в щебень и битый кирпич, раскапывая мертвых, как старатели копают золото.
Еще через час работы они нашли Дица. Ему попросту свернуло шею. Голову вдавило в грудь, словно она вдруг вздумала перегрызть собственную глотку. Этого они не спешили вытаскивать. Сперва раскопали целиком. Обе руки были сломаны. Они раскинулись в неестественном выверте, словно у каждой появилось еще по одному суставу.
— Бог все-таки есть! — ни на кого не глядя, прошептал работяга рядом с Мюнцером. — Есть все-таки Бог! Бог есть!
— Заткнись! — заорал эсэсовский охранник. — Что ты там бормочешь? — И он пнул арестанта в коленную чашечку. — Что ты сказал? Я же видел, как ты бормочешь!
Работяга, упавший прямо на Дица, медленно выпрямился.
— Я сказал, надо бы для господина обергруппенфюрера носилки сколотить, — ответил он совершенно бесстрастно. — Неудобно его просто так тащить, как всех прочих.
— Поговори у меня еще! Пока что мы здесь приказываем! Ты понял? Понял, я спрашиваю?
— Так точно.
«Пока что, — отметил про себя Левинский. — Пока что приказываем! Они, значит, тоже знают», — подумал он. И поудобней перехватил лопату.
Эсэсовец смотрел на Дица. Непроизвольно он встал по стойке «смирно». Это спасло жизнь арестанту, который снова уверовал в Бога. Эсэсовец повернулся кругом и отправился к командиру колонны. Тот, подойдя, тоже изобразил что-то вроде стойки.
— Носилок вот нет, — объяснил эсэсовец.
Видимо, ответ арестанта все-таки произвел на него впечатление. И правда, прилично ли такого важного эсэсовского начальника тащить за руки и за ноги, как куль?
Командир колонны огляделся по сторонам. Невдалеке от себя заметил резную деревянную дверь под грудой мусора.
— Выкопайте вон дверь. Пока что сгодится и она, за неимением лучшего.
И он отдал мертвому Дицу честь.
— Положите господина обергруппенфюрера на дверь, только аккуратно.
Мюнцер, Левинский и еще двое работяг подтащили дверь. Дверь была старинная, с резьбой XVI века, изображавшей сцены детства Моисея. Правда, она треснула и с одной стороны слегка обуглилась. Арестанты подхватили Дица под мышки и за ноги и погрузили на дверь. Руки покойника свесились плетьми, голова неестественно запрокинулась.
— Осторожно! Вот скоты! — заорал командир колонны.
Покойник распластался на широченной двери. Из-под его правой руки лукаво улыбался младенец Моисей из своей тростниковой корзины. Мюнцеру это бросилось в глаза. Странно, как это нацисты не додумались сорвать дверь с ратуши? Моисей. Еврей, ясное дело. Все уже когда-то было. Фараон. Угнетение. Красное море. Исход.