Испанский сон
Шрифт:
— Корней, — попросила она, — уходи… мне это не интересно…
— А по-моему, пусть бы рассказал, — послышался тоненький голосок с верхнего этажа. — Похоже, сегодня он ведет себя гораздо приличнее; отчего его не послушать?
— Это было между моими поездками, связанными все с тем же делом, — начал Корней, вдохновленный нежданой поддержкой. — Я только-только вернулся из очередной такой поездки и намеревался обсудить с Ольгой ее результаты. Человек, к которому я ездил, управлял одним из подпольных Ольгиных производств. Я должен был снабдить его информацией о якобы связи этого производства с крупной организацией ветеранов афганской войны. Нет нужды говорить, что организация эта, злоупотреблявшая правительственными льготами, уже была накануне разгрома; также ясно, что информация была сфабрикована мною и Ольгой и предназначалась для следствия, уже начатого в отношении подпольного производства и его управляющего.
Это была типичная схема моей тогдашней работы. Через проверенные, старые контакты я выходил на следователей по месту размещения Ольгиных производств и предлагал им простейшую сделку. Я выдавал им данные об этих производствах, достаточные, чтобы начать расследование или даже завести уголовное дело. Когда Ольгиного резидента брали за яйца… или, в зависимости от пола, за грудки…
— Только без пошлостей, — раздался голосок с верхнего этажа.
— Извините, — сказал Корней. — Я полагал, что говорю лишь с Мариной; но раз уж вы все равно слушаете, постараюсь учесть и ваши интересы. Будет похоже на серенаду: исполняется для конкретного лица, но доступно для всех окружающих.
— Это справедливо, — заметил верхний голосок, — ведь слово «серенада» не обязательно относится к песне. Оно буквально означает всего лишь «вечерняя», то есть определяющий признак соблюден.
— Истинно так! — обрадовался Корней и отхлебнул из бутылки, вероятно для смелости. — Итак, резидента вызывали куда положено и намекали, что если он запоет… я имею в виду, начнет рассказывать… то лично ему будет гораздо лучше. Смятенный резидент звонил в Москву за инструкциями. Здесь опять появлялся я — разумеется, в накладной бороде или иным образом изменив свою внешность — и объяснял, что и как говорить. По возможности в эту подкидываемую резиденту легенду мы с Ольгой вплетали ее мужа или непосредственно окружающих его лиц. Резидент давал показания. Следователь оформлял их и держал в определенной готовности. Учитывая, что в свой первый визит я снабжал следователя не только информацией, но и неким конвертом (конечно же, предварительным), я в любой момент мог похоронить дело или, наоборот, толкнуть его в суд… Так создавались нити моей паутины.
— Ближе к делу, — проворчал нижний медбрат со своего подоконника, — тоже нашелся мне Генрих Боровик.
— Но я уже и так подошел к самой сути, — сказал Корней и очередной раз отхлебнул из горла. — Встреча моя с резидентом была назначена непосредственно на производстве. В накладной бороде я пробрался к условленному месту, и меня отвели в большущий подвал. Здесь я нашел множество станков, на которых производились табачные изделия — «Marlboro», «L&M» и так далее, — очень похожие на свои зарубежные оригиналы. Яркий свет заливал помещение; на станках работали только женщины, и из-за жары, создаваемой мощными лампами, все они были почти полностью обнажены.
Мы с моим провожатым, идя вдоль станков, уже почти достигли ожидающего меня кабинета, как вдруг сзади послышались крики, которые привлекли мое внимание. Я обернулся и увидел драку. Группа полуголых работниц сражалась на ножах с другой такой же группой; я увидел, как брызнула кровь… Дюжие охранники подбежали к драчуньям и, раздавая удары во все стороны, не без труда прекратили инцидент, а одну из работниц, видимо зачинщицу драки, поволокли по бетонному полу за волосы. Плохо уложенный бетон обдирал нежную кожу несчастной; две полосы крови тянулись за ней. Это было ужасно. Эта картина стояла перед моими глазами все то время, пока я давал инструкции, и позже, во время плова (очень жирного, кстати), а также посещения сауны; и даже в поезде, возвращаясь в Москву, я все еще продолжал оставаться под впечатлением от увиденного.
Конечно, я не мог не разделить это впечатление с Ольгой. Она выслушала меня не перебивая; я рассказывал, глядя куда-то в сторону, а когда наконец посмотрел на нее, то увидел, что глаза ее полны слез. Я оторопел. Это было так не похоже на Ольгу. Я никогда не видел, чтобы она плакала, и даже не представлял себе такого.
«Почему ты плачешь, — спросил я, — тебе жаль эту девушку, да?»
«В некотором роде, — ответила Ольга; — это напомнило мне другую историю. Дело в том, что когда-то на месте этой девушки я была сама».
«Как это?»
«Именно с этого началось мое восхождение».
«Расскажи».
«Изволь, — сказала Ольга и закурила. — Я была простой девушкой и работала на такой же фабрике, только обычной — не подпольной, я имею в виду.
Работа была тяжелой, однообразной и вредной. Мы — работницы — уходили от действительности с помощью выпивки и наркотиков. Часто возникали перебранки и ссоры, а однажды вспыхнула большая драка. Я была молода, но уже была по характеру той, какой ты меня знаешь сейчас; неудивительно, что именно я оказалась зачинщицей этой драки».
«А какова, — спросил я, — была причина драки?»
«Я уже не помню, — сказала Ольга, — но дело не в этом; отношения были настолько натянутыми, что большая драка могла возникнуть из-за любой ерунды».
«Что было дальше?»
«Было то же самое, что ты видел и ты. Вбежала военизированная охрана, нас разогнали слезоточивым газом и брандспойтами, а меня схватили и потащили из цеха — ну, так же, как и ту девицу».
При последних словах Ольга подняла свои прекрасные ноги и поднесла колени к самым моим глазам, и я снова, как в первый день нашего романа, разглядел на этих любимых мною коленях застарелые округлые шрамы. Надо сказать, что после того первого дня я и не вспоминал о них. Они были такими аккуратными, почти незаметными… Мне прежде и в голову не могло прийти, что это следы от грубого бетонного наждака.
«А потом?» — спросил я, поцеловав их по очереди.
«Потом охранник надел на меня наручники и повез на машине в участок».
«Как? За драку — наручники?»
«Не совсем за драку. Во-первых, я оказывала сопротивление охранникам, а во-вторых, кого-то все-таки замочила. Я не помню; я была очень разгорячена дракой. Я была молода», — добавила Ольга и запустила руку к себе в трусики.
«Ясно», — сказал я, следя за ее рукой.
«Пока мы ехали, я сказала этому парню:
“Посмотри на меня, дорогой, и сравни со своей женой — настоящей или будущей. Посмотри, как я могу”, — с этими словами я сделала так же, как делаю сейчас», — и Ольга достала из трусиков палец и медленно провела им себе от носа до подбородка. При этом движении она слегка зацепила пальцем свою нижнюю губу, и рот ее чувственно приоткрылся.
Я почувствовал ее запах и свое возбуждение. Мне захотелось ее.
«Я сделала так, — продолжала Ольга, — что ему захотелось меня. Он повез меня не в участок, а в лес, и мы до вечера трахались в его милицейской машине. Рассказать тебе, как мы трахались?»
«Боюсь, нет, — сказал я, — мне сложно будет это выдержать, не приближаясь к тебе».
«Ну и правильно, — сказала Ольга, — тем более что ничего особенно интересного не было. Движения наши были очень просты. Никаких фокусов из тех, что показывают в кино… даже не знаю, чем тебя порадовать… Разве что, — добавила она, — кончая, он забился в кайфе всеми своими конечностями и случайно включил сирену, и это меня позабавило».