Испанский сон
Шрифт:
— А кто распоряжался этими комнатами? — спросила Марина.
— Хороший вопрос; уж во всяком случае, не больница и не комендант общежития. Комендант, в отличие от меня, в свое время не поступился принципами. Когда стало понятно, что партия прекращает руководить, фрондирующий главврач — знаешь, что такое фрондирующий?.. — пригласил коменданта и велел перепрофилировать для жилых нужд все до одной комнаты специального назначения. Но комендант отказался.
— Неужели? — поразилась Марина.
— Представь себе… Как пламя, разгорелся конфликт; главврач освободил коменданта от должности, но комендант не подчинился и этому приказу. Тогда главврач решил применить силовое воздействие и притом хитро использовать личный интерес проживающих. Он объявил им, что любой доброволец, занявший любую такую комнату штурмом, может так и остаться там в порядке улучшения жилищных условий.
— И они действительно пошли на штурм?
— А то! — хмыкнула Ольга. — Только комендант оказался тоже не лыком шит: он пустил слух, что здание заминировано, и проживающие, не успев вскрыть ни одну из комнат, вынуждены были выйти на улицу. Тут-то до них и дошло, что комендант их обдурил; но было уже поздно, так как он забаррикадировался внутри и велел никого не пускать, а сам между тем позвонил на телевидение.
— Ну и ну, — поежилась Марина, увлеченная захватывающим повествованием, — но что же потом?
— Конечно, проживающие не были готовы штурмовать целое здание. Вместо этого они захватили сына коменданта. Угрожая его убить, они потребовали впустить их в общежитие, на что комендант, ставя долг перед родиной выше отцовского чувства, ответил гордым отказом.
— И они… — прошептала Марина. — Бедный мальчик!
— Положим, мальчику было лет сорок пять, — успокоила ее Ольга, — но они все равно ничего не успели сделать, потому что в это время приехало телевидение, и возник страшный скандал. В результате главврач вынужден был отступиться и отменить свой приказ, и был найден консенсус, то есть спорные комнаты опечатали.
— Надолго?
— На разные сроки. Отстояв принципы, комендант тем не менее оказался перед моральной проблемой. С одной стороны, он привык подчиняться власти, а с другой стороны, никак не мог поверить в реальность политических перемен. Ведь этот человек даже не был членом партии — просто служил когда-то конвоиром в лагерях! — и, однако же, в его душе разыгралась настоящая драма. Настал момент, когда он под влиянием событий дрогнул и подался; в итоге то, чего от него не могли добиться силой, он сделал по велению собственной души.
— Но откуда тебе это известно? — удивилась Марина.
— Мы с ним были близки. Не в сексуальном смысле — он был стар и непривлекателен, — но мы частенько выпивали по рюмочке, и он делился со мной сокровенным.
— Тогда понятно. А почему комнаты были опечатаны на разные сроки?
— Потому что для коменданта они символизировали его убеждения; отступая, он сдавал их постепенно, как защитные рубежи. Первой пала комната седьмого отдела — это произошло после объявления российского суверенитета; впрочем, это была очень маленькая комната, туда еле-еле впихнули единственного жильца. Во время путча девяносто первого года комендант явился к трясущемуся от страха главврачу, доложил о полной сохранности всех комнат, кроме одной, и попросил передать это уполномоченному новых властей, как только таковой появится. Когда путч был закончен, у коменданта случился первый инфаркт, и он по слабости сдал сразу две комнаты — шестого и пятого отделов, которые были уже побольше. Затем его отступление сделалось как бы автоматическим; подобно тому, как в пору его молодости было принято знаменовать праздники — ну, например, сдавать что-нибудь в строй — он отмечал каждый удар по своим убеждениям сдачей очередной комнаты под жилье. После очистки здания на Старой площади был сдан политпросвет, после Беловежской пущи — опорный пункт общества защиты природы, после отпуска цен — четвертый отдел, после весеннего референдума девяносто третьего года — штаб по сбору металлолома и так далее.
— Ты хорошо помнишь события, — заметила Марина.
— Неудивительно, — отозвалась Ольга, — ведь я была председателем комиссии по заселению этих комнат.
— Даже так… А кто еще входил в комиссию?
— Комендант. Комиссия была из двух человек.
Они помолчали.
— А что было дальше? — спросила Марина.
— С каждым новым событием комендант чувствовал себя все хуже; «черный вторник» вконец добил старика. Надо бы помянуть, кстати… Комиссия естественным образом прекратила деятельность; к тому времени единственной незаселенной комнатой оставался особый отдел.
— Ага.
— Новый комендант, принимая дела, обнаружил это и недолго думая вселил туда свою племянницу. Когда мне стало об этом известно, я направила докладную на имя главврача, и он распорядился очистить помещение.
— Но зачем ты так поступила?
— Странный вопрос, — нахмурилась Ольга. — Во-первых, племянница не имела отношения к больнице; между нами, я думаю, что никакая это и не племянница… Во-вторых, самоуправство должно быть наказано. Ведь комиссия по заселению не была ликвидирована, она лишь прекратила деятельность; соответственно, от обязанностей ее председателя меня никто не освобождал.
— Если я вселюсь, — предположила Марина, — комендант будет чинить мне козни.
— Пусть только попробует. Кстати, комната с телефоном. Все комнаты этого типа были с телефонами.
— С ума сойти, — сказала Марина. — Скажи, а большого зеркала там случайно нет?
— Раньше не было, — сказала Ольга, — но оно могло остаться от комендантской племянницы… А что, тебе обязательно? Понимаю, — протянула она, лукаво улыбнувшись, — это, наверно, для плотских утех. Я угадала?
Интересно, подумала Марина, пришлось бы Ольге по душе поглядеть на ее действо перед зеркалом?
— От тебя ничего не скроешь, — улыбнулась она.
— Не подлизывайся, — сказала Ольга, — я и без этого тебя люблю. Давай лучше помянем старого коменданта.
Как только она поняла, что Стаковский обладает сущностью Господина, первой мыслью было остановиться. Прибиться к Нему, изменить свою жизнь в зависимости от этого, остаться с Ним до конца своих дней. Все то, что раньше должно было быть с Отцом. Даже больше… Когда-то она мечтала родить от Отца — Отец не соглашался; теперь это становилось возможным…
Она спросила Стаковского, женат ли Он.
— Нет, — ответил Он, — Я в разводе. Если тебя интересует, живу ли Я с кем-нибудь, то — да, живу. Но жениться… нет. Мне нельзя жениться.
— Почему?
— Потому что сейчас Моя подруга, как и Я, понимает временность нашего союза. Если он станет постоянным, она захочет детей. Семья, дети, куча новых вещей… В принципе Я был бы не против, но, понимаешь, сейчас музыканту все трудней обеспечить все это.
Он подумал и добавил:
— Был бы Я классом повыше — уехал бы, наверно, за границу… Там бы обеспечил, а здесь — нет. Не хочу взваливать на Себя невыполнимые обязательства.