История Лизи
Шрифт:
Он не заканчивает фразу, похоже, не знает, как это сделать, и Лизи приходит ему на помощь.
– Она быстренько прибирает его к рукам. Как говорится.
– Маски будет достаточно. Миссис Лэндон, если у вас нет порезов, а я их не заметил, когда…
– Думаю, о порезах можно не волноваться, и маска мне не нужна, – прерывает она его и открывает левую дверь, прежде чем он успевает возразить. – Если болезнь заразная, я ее уже подцепила.
Джантзен следует за ней в изолятор Олтона, натянув одну из зеленых масок на нос и рот.
В изоляторе, который занимает дальнюю часть коридора
Дверь наполовину открыта. На табличке, которая крепится к ней, нарисован оранжевый язычок пламени, перечеркнутый жирным крестом. Ниже, яркими красными буквами, разъяснение: «НИКАКОГО ОТКРЫТОГО ОГНЯ, НИКАКИХ ИСКР». Лизи – не писатель, определенно не поэт, но в словах, которые она читает, сосредоточена необходимая и достаточная информация о том, как все заканчивается. Это черта, подведенная под ее семейной жизнью, та самая, какую проводят под числами, которые требуется суммировать. Ни огня, ни искры.
Скотт, который оставил ее, как обычно, нагло прокричав: «Увидимся позже, Лизи-гатор», перекрывая ретророк группы «Флейминг грувис», рвущийся из динамиков CD-плейера их старого «форда», сейчас лежит, и его глаза смотрят на нее с бледного, как молочная вода, лица. Собственно, только они и живы, и просто раскалены. Горят, как глаза совы, застрявшей в печной трубе. Скотт лежит на боку. Аппарат искусственного вентилирования легких отодвинули от кровати, но она видит слизь-флегму на трубке и знает,
(замолчи маленькая Лизи)
что в этом зеленом дерьме есть вирусы и микробы, которые никто не сможет идентифицировать даже с помощью самого лучшего электронного микроскопа этого мира и всех баз данных, существующих под этим небом.
– Эй, Лизи…
Шепот, можно сказать, бесшумный («Не громче дуновения ветра под дверью», – как мог бы сказать старый Дэнди), но Лизи слышит мужа и идет к кровати. Пластмассовая кислородная маска висит на шее, газ шипит. Две пластиковые трубочки торчат из груди, где свежие разрезы выглядят как нарисованная ребенком птичка. Трубки, которые выходят из спины, невероятно огромные в сравнении с теми, что на груди. Охваченной ужасом Лизи кажется, что размером они с радиаторные шланги. Трубки прозрачные, и она видит мутную жидкость и окровавленные кусочки тканей, которые плывут по ним к какому-то похожему на чемодан аппарату, стоящему на кровати у него за спиной. Это не Нашвилл, не пуля калибра 0,22 дюйма. И хотя ее сердце не желает с этим смириться, одного взгляда достаточно, чтобы убедить разум: Скотт умрет еще до восхода солнца.
– Скотт. – Она опускается на колени рядом с кроватью и берет его горячую руку в свои холодные. – Что ты с собой сделал на этот раз?
– Лизи. – Ему удается чуть сжать ее руку. Дышит он с тем же свистом, который она хорошо запомнила в тот день на автомобильной стоянке. Она знает, что он сейчас скажет, и Скотт ее не разочаровывает. – Мне так жарко, Лизи. Лед?.. Пожалуйста?
Она смотрит на столик у кровати, но там ничего нет. Смотрит через плечо на врача, который привел ее сюда, теперь превратившегося в Рыжеволосого-Мстителя-в-Маске.
– Доктор… –
– Джантзен, миссис Лэндон. И это нормально.
– Можно дать моему мужу немного льда? Он говорит, что ему…
– Да, разумеется. Я сам его принесу. – Врач тут же исчезает за дверью. Лизи понимает, что ему требовался предлог, чтобы оставить их вдвоем.
Скотт снова сжимает ее руку.
– Ухожу, – говорит все тем же едва слышным шепотом. – Извини. Люблю тебя.
– Скотт, нет! – И резко добавляет: – Лед! Сейчас будет лед!
Должно быть, с невероятным усилием (дыхание становится еще более свистящим) он поднимает руку и гладит ее по щеке одним пальцем. Вот тут из глаз Лизи начинают литься слезы. Она знает, что должна его спросить. Панический голос, который никогда не называет ее Лизи, только «маленькая Лизи», этот хранитель секретов, вновь заявляет, что нельзя, нельзя ни о чем спрашивать, но она не собирается его слушать. У каждой семейной пары, за плечами которой многолетняя совместная жизнь, два сердца, светлое и темное. И теперь в дело вступает их темное сердце.
Она наклоняется ближе, в жар умирающего. До ее ноздрей долетает запах «фоуми», пены для бритья, которой он пользовался вчера утром, и шампуня «чайное дерево». Она наклоняется, пока ее губы не касаются его горящего уха.
– Иди, Скотт. Доберись до этого долбаного пруда, раз уж без этого нельзя. Если доктор вернется и найдет кровать пустой, я что-нибудь придумаю, не важно что, но доберись до пруда и поправься, сделай это, сделай для меня, черт побери!
– Не могу, – шепчет он, и кашель заставляет ее отпрянуть. Она думает, что этот приступ его убьет, разорвет легкие в клочья, но каким-то образом ему удается взять кашель под контроль. И почему? Да потому что он еще не все сказал. Даже здесь, на смертном одре, в палате изолятора, в час ночи, в захолустном городке Кентукки, он намерен сказать то, что должен. – Не… сработает.
– Тогда я пойду с тобой! Просто помоги мне!
Скотт качает головой.
– Лежит поперек тропы… к пруду. Он.
Она сразу понимает, о чем говорит муж. Беспомощно смотрит на стакан с водой, где иногда можно увидеть эту тварь с пегим боком. Там или в зеркале, краем глаза. Всегда глубокой ночью. Всегда, если человек заплутал, или ему больно, или когда первое накладывается на второе. Мальчик Скотта. Длинный мальчик Скотта.
– С… пит. – Странный звук доносится из распадающихся легких Скотта. Она думает, что он задыхается, и тянется к кнопке звонка, потом смотрит в его лихорадочно горящие глаза и понимает: он то ли смеется, то ли пытается смеяться. – Спит на… тропе. Бок… высокий… небо… – Его глаза закатываются к потолку, и она понимает, он пытается сказать, что бок твари высокий, как небо.
Скотт цапает маску на шее, но не может ее поднять. Лизи спешит на помощь, накрывает маской рот и нос. Скотт делает несколько вдохов, дает Лизи знак убрать маску. Она подчиняется, и на какое-то время, может, с минуту, голос Скотта крепнет.
– Отправился в Мальчишечью луну с самолета. – В его голосе слышится изумление. – Никогда этого не делал. Думал, что упаду, но, как всегда, оказался на холме Нежного сердца. Отправился вновь из кабинки… туалета в аэропорту. Последний раз… из гримерки, перед тем как поднялся на сцену. Все еще там. Старина Фредди. Все еще там.