История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции

Петелин Виктор Васильевич

А. Воронский, прочитав первый номер журнала «На посту», тут же откликнулся статьёй «О хлёсткой фразе и классиках» (Прожектор. 1923. № 12), в которой подверг критике ряд «серьёзных промахов» программы, прежде всего нигилизм в отношении к классическому наследству. Воронский определил такие гениальные художественные обобщения, как Фамусов, Молчалин, Онегин, Печорин, Собакевич, Ноздрёв, Манилов, Пьер Безухов, Платон Каратаев, Наташа Ростова, как «непреложные художественные истины, настоящие открытия, часто не уступающие в своей объективной значимости любым научным, добытым путём анализа, истинам», эти образы воплотили «общие психологические черты, присущие человечеству на протяжении целых эпох» (Там же. С. 18–19).

Совещания следовали за совещаниями, напостовцы, близкие к партийным кругам, в том числе и к видным сотрудникам ЦК партии, порой брали верх в дискуссиях и готовы

были сменить руководство в журнале «Красная новь», но Воронский тоже был не одинок. Начались острые дискуссии, которые долго не умолкали.

9 мая 1924 года ЦК РКП(б) организовал совещание по политике партии в области художественной литературы, в котором приняли участие все видные работники партии – Троцкий, Бухарин, Радек, Луначарский и все известные литературные деятели, писатели, критики, представители писательских групп и союзов. Накануне ХIII съезда РКП(б) нужно было выработать тезисы для резолюции «О печати». Предоставили слово для докладов А. Воронскому и его оппоненту И. Вардину. Вступительное слово произнёс Я. Яковлев, до этого выступивший с несколькими статьями в «Правде», острыми и доказательными, против статьи В. Плетнёва «На идеологическом фронте», воспевавшей идеи Пролеткульта, и позиции Ленина в этой полемике.

Воронский в докладе «О политике партии в художественной литературе» убедительно показал, что партия имела свою политику в области художественной литературы, но «партия не становилась на точку зрения того или иного направления, а оказывала содействие всем революционным литературным группировкам, осторожно выпрямляя их линию» (Вопросы культуры при диктатуре пролетариата. М.; Л.: ГИЗ, 1925. С. 58).

«Наши кружки», «Попутчики» с их мужицким креном», «Октябрь», «Кузница», литературные организации комсомола, – «все они не являются организациями», которые партия назвала бы своими выразителями, все они свободные литературные группы, в дела которых партия не вмешивается, но наблюдает, читает, помогает. «В ближайшие годы – это так ощущается по всему – у нас будет такой расцвет литературы, такая литература, которой мы давно уже не имели. У нас будут свои классики, своя революционная, большая, здоровая литература», – сказал Воронский в самом начале своего доклада. И Воронский подсчитал тех, кто с ним работает: М. Горький, А. Толстой, М. Пришвин, В. Вересаев, Шагинян, Вольнов, Подъячев, О. Форш, К. Тренёв, Никанандров; молодые «попутчики»: Бабель, Вс. Иванов, Пильняк, Сейфуллина, Леонов, Малышкин, Никитин, Федин, Зощенко, Слонимский, Буданцев, Есенин, Тихонов, Клычков, Орешин, Вера Инбер, Ефим Зозуля, Катаев; пролетарские писатели и коммунисты: Брюсов, Серафимович, Аросев, Касаткин, Сергей Семёнов, Свирский, Казин, Александровский, Ляшко, Обрадович, Волков, Якубовский, Герасимов, Кириллов, Гладков, П. Низовой, Новиков-Прибой, Макаров, Дружинин. Здесь есть реалисты, имажинисты, символисты, пролеткультовцы, «Серапионовы братья», но ни к одному из них Воронский не попал в плен, тем более «к пленению буржуазией» (Там же. С. 60).

Обычно в кружках и литературных группах нацеливают пролетарского писателя на разрушение буржуазной эстетики, искусства и культуры, а задача заключается в другом – критически овладеть старой культурой и искусством, отсюда и возникают трагические противоречия, бесконечная полемика, с цитатами из марксистских источников и без оных. «Получается большая неувязка, – говорил Воронский. – Вместо живых людей революции нам дают символику, вместо поступательного развития получается вымученность, и часто под видом пролетарского искусства нам преподносят продукты буржуазного искусства старых времён» (Там же. С. 62).

Напостовцы утверждают, говорил Воронский, что редактор «Красной нови» переманил и «разложил некоторых пролетарских писателей», «разложилась вся «Кузница», разложились все «попутчики», разложилась большая часть молодёжи, разлагаются все писатели наши. Если разложились почти все, что же осталось? Товарищи Лелевич и Родов остались в литературе. Маловато» (Там же).

Воронский говорил от имени «почти всей действительной, молодой советской литературы»: «Эта литература пойдёт за нами. С напостовцами им делать нечего, и если настоящее литературное совещание этого не учтёт, то оно сделает великую ошибку» (Там же. С. 64).

Ил. Вардин, остро критикуя А. Воронского, указал ему, что он не отличает свою позицию 1921 года от позиции текущего дня, а положение в стране в корне изменилось: растёт кулачество в деревне и растёт частный капитал в городе, усиливается влияние буржуазии и буржуазной идеологии, усиливаются антипролетарские слои, усиливаются

и попытки буржуазной литературы воздействовать на молодёжь, возникает общественная реакция, с которой необходимо бороться. Этого не учитывает А. Воронский. «Тов. Воронский – вне жизни, вне политической борьбы, он не видит той опасности, которая нам угрожает», – говорил Ил. Вардин. «Самый большой грех его позиции в том, что для него не существует классовой войны, для него не существует революции» (Там же. С. 66). Вардин не возражает, если Бухарин, Зиновьев, Каменев читают «Аэлиту», «Хулио Хуренито» и другие произведения, «но для широких рабоче-крестьянских масс вся эта литература – вреднейший яд», «когда свердловка… читает эту литературу, – это совсем, совсем другое». Вардин приводит интервью Бориса Пильняка из книги «Писатели об искусстве и о себе», интервью честное, искреннее, в котором он признаётся, что «мне судьбы РКП гораздо меньше интересны, чем судьбы России, РКП для меня только звено в истории России». «Воронский – критик не большевистский», «Воронского нужно свергнуть», «по отношению к пролетарской литературе Воронский ведёт пораженческую линию. Эта пораженческая линия должна быть ликвидирована» – таковы заключительные выводы доклада Ил. Вардина (Там же. С. 72–73).

Артём Веселый (Николай Иванович Кочкуров, 1899–1938) выступил в поддержку позиции А. Воронского, Юрий Либединский (1898–1959), напротив, «попытался обосновать точку зрения «На посту». «Если взять рассуждения тов. Вардина по вопросу, дискутируемому нами сегодня, – сказал Н. Осинский, – то получится сплошная бессмыслица». Фёдор Раскольников полностью поддержал позицию Ил. Вардина и редакции «На посту», резко осудил «ту линию, которую защищает и проводит тов. Воронский, а она представляет собою явное искажение нашей большевистской линии в области художественной литературы». Столь же резко говорит Раскольников и о статье Воронского «Искусство как познание жизни», «эта статья представляет собою худший вид вульгаризации марксизма». «Не искусство как познание жизни, а искусство как продукт общественных отношений – вот единственно правильный марксистский взгляд на искусство» – таков вывод Ф. Раскольникова.

Вячеслав Полонский говорил о художественной литературе как об особой области человеческой деятельности, подчёркивая присущие ей законы и специфику. «Если Воронский – пораженец, как заявляют товарищи напостовцы, то, конечно, Вардин – настоящий ликвидатор, потому что его резолюция есть нечто иное, как попытка ликвидировать художественную литературу, – полемически заявил Полонский. – Пролетарской литературы ещё нет, нужно помогать ей рождаться, и эту помощь мы окажем не тем, что будем разгонять существующую литературу, а тем, что поможем ей усвоить всё то лучшее, что создано в литературе вчерашнего дня, и преодолеть эту литературу» (Там же. С. 77–79).

Затем выступили Г. Лелевич, Н. Бухарин, Л. Авербах, Г. Якубовский, Я. Яковлев, К. Радек, В. Плетнёв, Л. Троцкий, С. Родов, А. Луначарский… Одни защищали Воронского, другие нападали на него, и каждый из выступавших приводил вроде бы серьёзные доводы и аргументы.

Луначарский, вступаясь за Воронского и критикуя Вардина, приводит такой пример: «Перед нами произведение художественно гениальное, но политически неудовлетворительное. Допустим на минуту, что писатель калибра Толстого или Достоевского в наше время написал гениальный роман, политически нам чуждый. Я понимаю, конечно, что условия борьбы, в случае полной контрреволюционности такого романа, могли бы заставить нас скрепя сердце задушить его, но это было бы очень жаль. Если же контрреволюционности такой не было бы, а был бы только не совсем приятный уклон или, скажем, аполитизм, то мы, конечно, должны были бы дать жить такому роману… Откуда такие страхи, что малейшие чуждые нам или просто не совпадающие с нашими тенденциями черты в произведении искусства делают его уже ядовитым? Наш пролетариат достаточно крепок, нам нечего нежничать и бояться промочить себе ножки чужой политической водой» (Там же. С. 114–115). Нам нужна критика, продолжал Луначарский, но отнюдь не воспрещение. Мы не должны отталкивать от себя непролетарских и некоммунистических художников.

«Припомните, что говорил здесь товарищ Авербах? Это очень молодой товарищ, но он проявил совершенно непомерную ревность. По поводу записки писателей, оглашённой товарищем Яковлевым, он кричит о бунте! («Это письмо – «бунт мелкой буржуазии!» – крикнул Авербах). Он заявил, что товарищ Воронский развратил писателей, и в доказательство приводит записку, где писатели эти заявляют, что готовы идти с нами рука об руку! Чего они просят? Они просят, чтобы их оставили художниками со всеми специфическими свойствами художников.