История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции
Шрифт:
Лев Натанович Лунц (1901–1924) в 1921 году стал одним из организаторов литературной группы «Серапионовы братья», от имени которой выступил с теоретическими декларациями, в которых главнейшим тезисом было провозглашение автономии искусства от власти и свободы человеческой личности в спорах об общественном устройстве. «Почему мы «Серапионовы братья» Лев Лунц напечатал в журнале «Литературные записки» (1922. № 3), а свои размышления о влиянии западноевропейской литературы (сам он окончил отделение романистики филологического факультета Петроградского университета) на русскую он изложил в статье «На Запад», опубликованной в Берлине в журнале «Беседа» под редакцией М. Горького (1923. № 2). М. Горький имел полную информацию о «серапионах» от Льва Лунца, Константина Федина, Вениамина Зильбера (Каверина)… Сам писал о «серапионах», познакомился со многими в 1920–1921 годах, всячески их поддерживал, хорошо знал о том, что подготовленная к постановке пьеса Лунца «Вне закона» (Беседа. 1921. № 1) была запрещена цензурой, увидевшей намёки на Октябрьскую революцию в том, что в некоей выдуманной стране рабочий-каменотёс поднимает бунт и свергает герцога, возглавляет правительство и становится тираном. В 1923 году Лев Лунц уехал из России в Германию, к родителям, которые ещё раньше эмигрировали, и лечился, но болезнь сломила его, и в 1924 году он скончался. Он, как и Леонид Каннегиссер, не принял диктатуру пролетариата с её чудовищной несправедливостью по отношению к русскому народу, писал свои сочинения с бунтующим подтекстом, в частности, в пьесе «Город Правды» (1924) он показывает идеальное коммунистическое государство, лишённое христианского гуманизма и милосердия, как это было и на самом деле.
В своих воспоминаниях «Устная книга» Н. Тихонов описал Дом искусств в Петрограде (бывшая квартира братьев Елисеевых, миллионеров-бакалейщиков, сбежавших за границу), где в конце 1920 года начали селиться разные писатели. «Населявшие его люди были невероятно несхожи друг с другом, – писал Н. Тихонов. – Тут жили и старые, и молодые, люди разных поколений и жанров. Рядом с сестрой художника Врубеля – молодые писатели вроде Лунца и Слонимского, рядом со скульптором Ухтомским – Аким Волынский, автор сочинений о Леонардо да Винчи и Достоевском. Жили писатели Ольга Дмитриевна Форш и Леткова-Султанова, помнящая Тургенева. Жила баронесса Икскуль, которую написал ещё Репин. Жила Мариэтта Шагинян, кстати, она поселилась в помещении бывшей ванны Елисеевых. Жил и полубезумный поэт Пяст, переводчик, и мрачный Грин, молчаливый и необщительный. Был ещё Чудовский, бывший критик эстетского журнала «Аполлон», написавший статью в защиту буквы ять.
Чтобы оправдать название дома – «Дом искусств», в нем были устроены студии. Студию критики вел, например, Корней Чуковский, поэзии – Гумилёв… Волынский основал школу танцев и ведал этой студией.
Читались лекции по разным отраслям искусств.
Устраивались вечера поэзии, куда вход был общедоступный, где выступали Мандельштам, Анна Радлова, Всеволод Рождественский, Павлович, Ходасевич, где читал свою поэму «150 000 000» приехавший из Москвы Маяковский; эта поэма прочитана была впервые в Ленинграде в Доме искусств» (Вопросы литературы. 1980. № 6. С. 108).
Николай Тихонов пришёл в Дом литераторов получить премию за рассказ «Сила», денежная премия была настолько смехотворна, что на неё «можно было купить полкило хлеба на рынке или починить галоши». Среди получавших премии были и совсем молодые люди, которые хорошо знали друг друга. Лев Лунц заговорил с Тихоновым и пригласил его бывать у «серапионов». «Серапионы» собирались по субботам в маленькой комнате Михаила Слонимского, – вспоминал Н. Тихонов. – Там была железная печка, железная кровать и стол. Мы все писали тогда как сумасшедшие. Обычно по субботам читались новые произведения и тут же обсуждались. Причем иногда доходило до невероятной рубки, каждый защищал своё произведение до последнего. Но в конце концов признавали: «ну да, не вышло». И тут же бросали в печь.
«Серапионовы братья» были чрезвычайно разными людьми и по происхождению, и по своему литературному направлению, и по вкусам, и по характерам.
Все они только начинали свой литературный путь» (Там же. С. 129–130).
Поэтесса Елизавета Полонская училась во Франции, в Сорбонне, в Первую мировую войну работала врачом на Западном фронте, переводила Киплинга, писала поэмы; К. Федин был склонен почитать русских классиков, его любил Горький; Николай Никитин стремился найти в своих книгах «живое отражение революции»; «а Всеволод Иванов явился, наоборот, как волшебник с котомкой, набитой чудесами. И у него все было необычно, даже облик, – он был похож на какого-то Будду. Он мог писать и о Сибири, и о разных народах – бурятах, японцах, китайцах, о казахах, о белых, о красных»; «среди «серапионов» был человек, который, как в беге на дистанцию, обогнал и далеко оставил позади всех нас. Это – Михаил Зощенко. Михаил Зощенко был дворянин, офицер гвардейского Мингрельского полка, штабс-капитан, с боевыми наградами, отравлен газами на фронте… Он к тому времени уже заслужил огромную популярность своими рассказами, своим талантом, это был большой, серьезный писатель, которого очень высоко ценил Горький»; «Михаил Слонимский… был тихим, спокойным, очень честным человеком». «В «серапионах» были два прозаика, которые резко отличались от всех, – Лев Лунц и Вениамин Каверин.
Лев Лунц был всеобщий наш любимец. Он был страшно худой, со всклокоченной головой, с очень добрым лицом, с хорошими глазами… Лев Лунц был талантливейший юноша. Он кончил университет. Он изучал романские языки: испанский, итальянский, французский, латинский… Лунц был яростный западник… Это был уже готовый для дискуссий человек, и он был страшный спорщик… Это был человек огромного таланта», но «у него было белокровие», он умер в двадцать три года; вторым западником был Вениамин Каверин» (Там же. С. 133).
Десять «серапионов» продолжали работать, от некоторых из них Горький получал письма и сам отвечал на них. Константин Александрович Федин (1892–1977) познакомился с Горьким в 1920 году, подарил ему первый свой рассказ «Сад», с тех пор и начались дружеские отношения.
28 августа 1922 года Федин написал Горькому письмо, в котором сожалел о том, что Горький не получил его «предлинное письмо» «о всех «Серапионах»: «В Москве, в только что возникшем издательстве «Круг», куда входят от «Серапионов» Всев. Иванов, Ник. Никитин и я, в конце года выйдет первая моя книга рассказов «Пустырь»… В «Круге» печатаются все «Серапионы»… Точно сговорившись, все мы засели за «романы». Всеволод работает сразу над двумя – «Голубые пески» и «Ситцевый зверь» (первый печатается в «Красной нови»), Слонимский пишет фантастическую авантюру из революционной поры, Зощенко – цикл рассказов «Записки бывшего офицера», я – роман о войне и революции. Каверин (Зильбер) продолжает гофманианить, пересадив своих советников, мастеров и студентов на новгородско-московскую почву. Лунц написал новую трагедию, но не читал ещё нам – выдерживает в столе.
Только один Никитин ездил этим летом «в вояж за впечатлениями», на Урал. Остальные побывали в пригороде, Москве, на даче. Не собирались, таким образом, всего две субботы и теперь серапионим нормально. К сожалению, невозможно рассказать Вам в письме, какая игра закрутилась вокруг братства, как трудно бывало иной раз сохранить спокойствие и как, в сущности, удивительно, что мы не поползли каждый по особой дорожке, а продолжали жить и работать скопом. Не знаю, но кажется, не было в России ни одной литературной группы, которая держалась бы так долго на одной дружбе (школы бывали, «направления» – тоже, но ведь у нас ни школ, ни направлений!). Всё это радует и бодрит…» (Переписка М. Горького: В 2 т. Т. 2. М., 1986. С. 147–148).
Официальные критики резко возражали против литературных деклараций «серапионов», особенно против независимости художника от власти, ведь все издательства и все журналы зависели от власти, от редактора, который зависел от государственных и общественных организаций. Даже Горькому мало что удалось напечатать – только подготовят книгу, а бумаги достать не могут. Вскоре «серапионы» перестали собираться, особенно после отъезда в Германию Льва Лунца, на этом и закончилась их история. Но писатели продолжали работать, вспоминая свои декларации.
В это же время А. Воронский, главный редактор журнала «Красная новь», написал блестящие литературные портреты Всеволода Иванова (Красная новь. 1922. № 5) и Николая Тихонова (Прожектор. 1923. № 1), заметил двух «серапионовых братьев».
Сборник стихотворений Н. Тихонова «Брага» сразу привлёк внимание читателей и критики. Недавний участник группы «Островитяне», он вместе с Сергеем Адамовичем Колбасьевым (1898–1937), офицером Красного флота, и Константином Константиновичем Вагиновым (Вагингейм), только что вернувшимся из Красной армии, напечатал первые свои стихи в альманахе «Островитяне». И вот – «Брага» (1922). «Брага», – писал А. Воронский, – ярка, свежа и содержательна… Вся молодость – на коне, в строю, в боях, на броненосце, у костра, в дозорах… Три четверти стихов Н. Тихонова – о порохе, сечах, о свинце, ветрах, о шашках, огне, перекрестках, о конях, ночлегах на перепутьях, об одном ведомом законе: «ковыли топчи», о душе человеческой, получившей закал стали. В них – темные ночи половецкие, гик, бесшабашность, бездомность, кровь… Война стала бытом, привычкой, жизнью, и человек всосался, втянулся в этот быт и не способен перейти на мирное, обыденное…» (Литературно-критические статьи. М., 1963. С. 159–161).