Иванов катер. Капля за каплей. Не стреляйте белых лебедей. Летят мои кони…
Шрифт:
И они действительно появляются. Я не отрываясь смотрю на них, пока они не могут видеть моих глаз. А потом опускаю голову и встаю.
– Крупа есть, не узнавал?
– спрашивает Елена Алексеевна.
– Нет. Я тут. Курил я.
– Ну, сверни мне. Зина, купи там. Сама знаешь.
Зина берет мешок и молча направляется в лавку. А поравнявшись со мной, вдруг как-то странно, боком валится и крепко прижимает мою голову к груди:
– Они шутят так. Шутят.
И уходит. Я сворачиваю цигарку. А когда подношу спичку, отчетливо вижу укус на шее Елены Алексеевны. Зубы вижу.
– Вот ты и стал взрослым, - вдруг не глядя говорит она.
– Чудовищно.
Я молчу. У нее такой тон, что перехватывает горло.
– Из нас выдавливают Россию. Ту Россию, о которой я рассказывала тебе. Россия писала стихи. Прекрасные, удивительные стихи. А ее швырнули в грязь и топчут сапогами. Выдавливают ее из нас. Капля за каплей.
Капля за каплей. Я теряю каплю за каплей. Я чувствую эти капли, они стекают по моему телу…
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
Никак не вспомню обратной дороги. Кругом, далеко обходя страшный лес. Кажется, все молчали. Или Елена Алексеевна говорила что-то…
Дома меня ждут сапоги. Настоящие яловые, которым нет сноса. Ярко начищенные. Они выстроились очень торжественно, голенище к голенищу перед скамейкой у входа в барак.
На скамейке сидят Семен Иванович и Хавка, принаряженная, почти неузнаваемая Тайка стоит рядом.
– Вот. Это тебе.
У меня никогда не было сапог, и я знаю им цену. То, что сейчас у меня на ногах, - опорки, подвязанные проволокой. Их не берется чинить даже Семен Иванович.
– Мне?…
Я не могу поверить. Очень хочу и не могу: это же все Тайкины сбережения. А может, и не только ее, кто их, женщин, поймет? И я хочу верить и не смею.
– Да что ты… Да это же…
– Целуй, - вдруг резко прерывает меня Зина.
– Целуй ее, слышишь?
Никогда никто не слыхал от нее такого тона. И я послушно шагаю к Тайке прямо с мешком: Елена Алексеевна еле успевает отобрать его.
И Тайка шагает навстречу. И мы сталкиваемся над сапогами. Тайка обнимает меня и целует, целует… Впервые в жизни меня целует женщина. Не мама.
– Какая же ты умница, - тихо говорит Елена Алексеевна.
– Какая же ты умница, девочка моя.
Тайка опускает руки и точно отпрыгивает от меня. По лицу ее текут слезы, но она их не вытирает. Она начинает краснеть, заливаясь пламенем.
– Вот и у нас солнышко выглянуло, - говорит Хавка.
– Господи, спасибо тебе. Хоть на чужое счастье полюбуемся.
Тайка вдруг срывается и вихрем мчится в лес, изреженный нашими пилами. А я стою над сапогами и тоже, кажется, начинаю краснеть.
– Беги, чего ждешь?
– командует Хавка.
– Беги за ней, дурень!
И я бегу. Все молча смотрят вслед. Только Семен Иванович, громко крякнув, с силой всаживает топор, который точил, в бревно.
Тайка сидит на поваленной сосне, закрыв лицо руками. В своем единственном выходном наряде.
– Тайка.
Молчит. Только судорожно вздрагивают плечи. Я топчусь, все не решаясь сесть рядом.
– Смола.
– Слова застревают в горле, меня всего колотит.
– Платьице замараешь.
Сам не знаю, почему говорю "платьице". У нас нет в обращении уменьшительных или ласковых слов. Но говорю я именно так, и Тайка отвечает, как девчонка. Будто младше меня:
– Ну и пусть.
Я улыбаюсь и сажусь рядом. Возрастной барьер вдруг рухнул, сейчас я старше Тайки, я должен ее утешать. И я неуклюже обнимаю ее деревянной, негнущейся рукой.
– Тайка…
Я хочу сказать еще хоть что-то, но все слова заблудились, и я не знаю, где их искать. А Тайка, вдруг извернувшись, падает лицом мне в колени, так и не оторвав ладоней от лица.
– Мне нельзя тебя любить, никак нельзя, я понимаю, но что же мне делать? Я старше тебя, я воровка, я в тюрьме сидела, я с четырнадцати воровской марухой была, но не могу я, не могу, ее могу! Я ведь не любила еще, я даже не знала, что это такое, я смеялась, когда о любви говорила. Но что мне теперь делать, что делать, что делать?…
Ее теплые слезы, просачиваясь сквозь пальцы, текут по моим ногам. Теплые, как кровь. Капля за каплей.
– Тайка, солнышко мое, Тайка. Я люблю тебя и всегда буду любить. Мы будем вместе, всегда вместе. Будем вместе пилить…
– Глупый!…
Сколько нежности и восторга в этом слове! Тайка поднимает зареванное счастливое лицо, хватает меня за щеки мокрыми ладонями, целует в лоб, в нос, в губы - куда придется.
– Мы будем вместе, обязательно будем. Только не будем целоваться, не будем спешить, прошу тебя. Я хочу любить, понимаешь? Хочу пожить, как… как невеста. Я никогда не оттолкну тебя, я все позволю, только ты тоже позволь. Позволь мне побыть твоей невестой. Хоть недельку, хоть…
Она говорит лихорадочно, путано, длинно, но я все понимаю. Я внезапно переполняюсь сознанием необычайной силы и гордости. И еще - долга. Я все понял, все, и я обязан сберечь ее мечту. Её игру в невесту. Ничего, я потерплю.
И встаю первым, хотя она еще целует меня. И для меня оторваться от нее - подвиг.
– Пойдем. Вытри слезы, Тайка.
Улыбаясь, Тайка послушно вытирает слезы. Я беру ее за руку и веду к вечернему костру.
Вокруг него - все наши. Закипает чайник. Мы останавливаемся перед костром, и я громко объявляю:
– Мы - жених и невеста.
Сначала все молчат, и мне кажется, что молчат они слишком долго. Потом Елена Алексеевна встает, подходит к нам и торжественно целует сначала Тайку, потом - меня. Следом нас целует Хавка, за нею - Зина.
– Эх, по стакашку бы сейчас!… - улыбается Хавка.
Только Семен Иванович продолжает сидеть, как сидел. А потом ворчит непримиримо:
– Жених и невеста. Тили-тили-тесто.
Но на него никто не обращает внимания. Мы с Тайкой - рядышком - подсаживаемся к костру. И начинаем как-то уж очень торжественно пить чай. Даже чокаемся кружками. И все радостно и легко улыбаются, а Хавка громко смеется и пытается шутить.