Избранные произведения

де Ассиз Машадо

Глава L

ВЫХОД ИЗ ПОЛОЖЕНИЯ

Через несколько месяцев я уехал в семинарию Сан-Жозе. Если бы можно было сосчитать слезинки, оказалось бы, что накануне отъезда я пролил больше слез, чем их было пролито со времен Адама и Евы. Конечно, тут есть некоторое преувеличение, но при моей скрупулезной точности совсем неплохо для разнообразия прибегнуть к гиперболе. К тому же она вполне созвучна моим тогдашним переживаниям — в пятнадцать лет все кажется непомерным. Действительно, мучился я ужасно, хотя и знал о предстоящей разлуке заранее. Мать тоже страдала, но держалась мужественно, — впрочем, падре Кабрал нашел выход из положения: если по истечении двух

лет у меня не возникнет влечения к духовной карьере, я изберу другой путь.

— Обеты следует выполнять согласно воле божьей. Вдруг у вашего сына не проявится склонности к жизни священника и он не полюбит семинарии, как я полюбил ее, — значит, господь предназначил его для иной деятельности. Нельзя ведь, сеньора, наделить мальчика призванием, в котором бог ему отказывает.

Это была уступка со стороны Кабрала. Он заранее прощал матери долг от имени кредитора. Глаза ее заблестели, но губы произнесли «нет». Жозе Диас, не оставивший надежды отправиться со мной в Европу, согласился с «предложением сеньора протонотария», но заявил, что, по его мнению, достаточно одного года.

— Я уверен, — сказал он, подмигивая мне, — что в течение года призвание нашего Бентиньо обнаружится ясно и определенно. Из него получится настоящий священник. С другой стороны, раз оно не выявится за год…

А когда мы с ним остались наедине, добавил:

— Поезжай на год; время пройдет быстро. Если тебе там не понравится, стало быть, как говорит падре, бог того не хочет, и тогда, мой дружок, лучше всего поехать учиться в Европу.

Капиту дала мне такой же совет. Моя мать объявила ей, что вопрос о моем поступлении в семинарию решен окончательно.

— Дочь моя, твой друг детства уезжает…

Обрадованная, что моя мать впервые назвала ее дочкой, Капиту не выразила особого огорчения. Она поцеловала матери руку, а мне посоветовала запастись терпением: к концу года положение изменится, а год пролетит незаметно. Мы с ней попрощались накануне, и описание этого заслуживает отдельной главы. Здесь добавлю одно — по мере того как росла наша взаимная привязанность, Капиту все теснее сближалась с моей матерью; она стала к ней внимательнее, ласковее, не покидала ее ни на миг, не сводила с нее глаз. Мать была от природы отзывчива и доброжелательна. Она обнаружила в Капиту новые достоинства, подарила ей свое колечко и другие безделушки. Девочке хотелось иметь ее портрет; тогда матушка, поколебавшись немного, отдала Капиту миниатюру, сделанную с нее, когда ей исполнилось двадцать пять лет. Невозможно описать выражение глаз Капиту, когда она получила этот подарок, — были они не лживые и не похожие на морскую волну, а открытые, ясные и лучистые. Она страстно поцеловала портрет, а мать поцеловала ее. Это напомнило мне наше прощанье.

Глава LI

в СУМЕРКИ

Переход от света к тьме краток, словно мгновение. Не более длилось и наше прощанье в доме у Капиту. Мы расстались еще до того, как зажгли свечи, и снова поклялись, что обязательно поженимся, скрепив свое обещание не только пожатием рук, — как в саду, но и слиянием наших губ. Пожалуй, я вычеркну эту фразу, если только не передумаю. А пока пусть остается — ведь поцелуй доказывал, что мы не всуе клялись святым именем бога. Заключив таким образом в надлежащей небесной конторе брачный контракт, я в какой-то мере искупил свой обман. Что касается скрепившей этот контракт печати, то ведь господь бог, сотворивший безгрешные руки, сотворил и безгрешные губы, и все зло, стало быть, в твоей извращенной голове, читатель, а не в юной чете влюбленных… О, нежная подруга моего детства, я был чист в помыслах и чистым остался; непорочным вошел я под своды семинарии

Сан-Жозе, ища своего призвания. Но все было напрасно, моим призванием стала ты, и я посвятил свою жизнь тебе.

Глава LII

СТАРЫЙ ПАДУА

Заодно расскажу и о прощании со стариком Падуа. Рано утром в день отъезда он пришел к нам. Мать провела его ко мне в комнату.

— Разрешите войти? — спросил он, заглянув в дверь.

Я пожал ему руку, он ласково меня обнял.

— Счастливого пути! — сказал Падуа. — Мне и моим домашним будет без вас очень скучно. Мы все уважаем вас, как вы того и заслуживаете. Когда вам станут говорить обратное, не верьте. Это происки недоброжелателей. Женившись, я тоже оказался жертвой интриг, но их разоблачили. Бог велик, он всегда откроет истину. Если когда-нибудь вы потеряете мать и дядю, чего я, клянусь солнечным светом, отнюдь не желаю, потому что они добрые, превосходные люди, и я признателен им за оказанные мне благодеяния… Нет, я не уподоблюсь низким льстецам, которые явились неизвестно откуда и сеют рознь в семьях, я не похож на этих паразитов, я — человек иного склада, меня не кормят из милости в чужом доме… Ну, одним словом, будьте счастливы!

«Почему он так говорит? — подумал я. — Вероятно, он узнал, что Жозе Диас плохо о нем отзывался».

— Но, повторяю, если когда-нибудь вы потеряете родных, можете рассчитывать на нас. Хоть мы и небогаты, зато наша любовь к вам огромна, верьте мне. Когда вас сделают священником, наш дом будет к вашим услугам. Об одном прошу, не забывайте меня; не забывайте старика Падуа.

Сосед грустно вздохнул и продолжал:

— Не забывайте старого Падуа и оставьте ему на память какой-нибудь пустяк — латинскую тетрадь или хоть пуговицу от жилета, просто на память.

Я подскочил от неожиданности. Еще до прихода Падуа я завернул в бумагу несколько локонов своих волос, остриженных накануне, и собирался отнести их Капиту перед отъездом. Но теперь я решил отдать локоны ее отцу, дочка сумеет взять их у него. Я схватил сверток и отдал ему.

— Вот, держите.

— Ваши локоны! — воскликнул Падуа, разворачивая бумагу… — О! Благодарю! Благодарю от своего имени и от имени всей семьи! Пойду отдам на сохранение дочке, она гораздо аккуратнее матери. Какие красивые волосы! Зачем только остригают подобную красоту? Дайте я вас поцелую! Еще раз! Еще! Прощайте!

Падуа даже прослезился; на лице его было написано разочарование, словно у тех несчастных, которые вложили в лотерейный билет все свои сбережения и все свои надежды, а проклятый номер оказался пустым — такой прекрасный номер!

Глава LIII

В ДОРОГУ!

Итак, я отправился в семинарию. Избавьте меня от рассказа об остальных прощаниях. Мать прижала меня к груди. Тетушка вздохнула. Я почти никогда не видел ее в слезах. Есть люди, которые редко плачут; считается, что они страдают глубже других. Тетушка Жустина, умевшая владеть собой, отдавала распоряжения, подавала советы, исправляла промахи растерявшейся матери. Дядя Косме, когда я поцеловал ему на прощанье руку, воскликнул, смеясь:

— Поезжай, мальчик, и возвращайся с папской тиарой!

Важный и сосредоточенный Жозе Диас хранил молчание; накануне я пришел к нему, желая выяснить, нельзя ли все-таки избежать семинарии. Он сказал, что сейчас ничего не поделаешь, но подал мне надежду на будущее и очень меня ободрил; скоро мы окажемся на борту корабля. Поскольку я усомнился, стоит ли так спешить, приживал добавил:

— Говорят, не следует пересекать Атлантический океан в такое время года; я разузнаю получше — в крайнем случае мы выедем в марте или в апреле.