Избранные труды о ценности, проценте и капитале (Капитал и процент т. 1, Основы теории ценности хозяйственных благ)
Шрифт:
Этих резких противоречий Дитцель, по всей вероятности, мог избежать только потому, что свое, как я полагаю, несколько поверхностно набросанное методологическое правило он выставил в роли критика, а не систематика, вследствие чего он мог не подвергать анализу практическое его применение.
Таким образом мы видим, что и в настоящее время продолжают бороться между собою масса взглядов, и притом самых разнообразных. Окончательный исход этой борьбы еще не решен. Но борьба не ведется на одном и том же месте. На всем обширном поле борьбы мы видим немало несомненных удач, но немало и несомненных поражений. Одни взгляды, очевидно, распространяются и пускают глубокие корни, другие отступают и защищают неблагоприятные и оттесненные позиции, самые сильные опоры которых уже разрушились. Я позволю себе набросать картину современной стадии борьбы в том виде, в каком она мне рисуется.
Главную позицию в этой сильно разветвившейся борьбе занимает теория эксплуатации, с одной стороны, и различные благосклонные к проценту теории — с другой. Здесь, на мой взгляд, исход не подлежит больше сомнению:
Но и борьба, которую вели между собою конкурирующие теории, «благосклонные к проценту» — если пользоваться этим кратким, хотя и не вполне подходящим для беспристрастных теорий названием, — осталась не без некоторых результатов. Я полагаю, что в настоящее время можно считать почти вполне установленным, что последними причинами явления процента являются известные факты из области производственной технологии, с одной стороны, и факт временной отсрочки потребления, с другой, — совершенно так же или, по крайней мере, приблизительно так же, как это установил проф. Маршалл своими популярными терминами «productiveness» и «prospectiveness» капитала. Те теории, которые не признают этих соображений или, по крайней мере, не принимают таковых во внимание в ходе своего объяснения, на мой взгляд, не имеют уже шансов на то чтобы обратное движение опять направило развитие в их ныне уже заброшенные русла. Это относится, как я полагаю, к некоторым видам «трудовых теорий», с одной стороны, и к чистым теориям производительности — с другой. В особенности эти последние, некогда занимавшие столь видное место в экономической теории, страдают, с нашей современной точки зрения, двумя кардинальными недостатками, которые отмечаются и признаются все чаще и чаще: во-первых, тем, что они логическим путем не могут достичь цели своего положительного объяснения из сделанных ими предпосылок без логических промахов, и, во-вторых, тем, что они совершенно упускают из вида добрую половину фактических причин явления процента. Весьма характерным симптомом безнадежного положения этих чистых теорий производительности является, на мой взгляд, то, что в последнее время аналитики стали — при этом даже, как я думаю, вразрез с фактическим положением вещей и с исторической верностью — совершенно отрицать существование таких чистых теорий производительности и приписывать их представителям другие взгляды, ближе подходящие к господствующим в настоящее время взглядам на нашу проблему927.
Жизнеспособные же теории в своем развитии, напротив, дружно стремятся к одной и той же цели, относительно которой в настоящее время уже немногие сомневаются в том, что она правильно выбрана, хотя бы только как конечный пункт для наших стремлений к познанию, и которая, несмотря на то что в настоящее время исследователи еще колеблются в выборе самого верного ведущего к ней пути, раньше или позже будет достигнута. Этой целью является объяснение, которое свяжет обе группы причин — производственно-технические и психологические, с отсрочкой потребления связанные факты, — таким образом, чтобы не только каждая часть объяснения, сама по себе, была существенно и логически безупречна, но чтобы и обе половины объяснения составляли одно, существенно и логически безупречное целое.
Среди различных конкурирующих между собою в стремлении к этой цели теорий надо отдать справедливость теории пользования, которая, верно и во всем своем объеме понимаемая, имеет в виду обе группы причин и, следовательно, достаточно полна; однако при выводе объяснения она наталкивается на веские существенные логические препятствия, которые, как кажется, в настоящее время отмечаются и признаются во все более и более обширных научных кругах.
Теория воздержания на выбранном ею пути объяснения также наталкивается на существенные логические затруднения, которые я старался выставить на предыдущих страницах еще рельефнее, чем раньше, и притом кажется, что прием, при помощи которого она хочет учесть «productiveness» наряду с — придающей ее объяснению характерный отпечаток — «prospectiveness», не приведет к удачному слиянию в одну, действительно цельную теорию.
Эклектики опять должны, конечно, бороться как со специальными недостатками, присущими каждой из сочетаемых ими теорий в отдельности, так и с сопротивлением разнородных элементов при слиянии их в одно гармоническое целое.
Со времен Рэ момент временной отсрочки потребления принимался во внимание в смысле, свободном от сомнительных примесей теории воздержания. Однако сам Рэ во второй части объяснения запутался в ошибках мышления и представления, свойственных теоретикам производительности. Джевонс более удачлив в этой второй части; менее удачно зато его отношение к «prospectiveness», напоминающее собою приемы теории воздержания, так что, во всяком случае, и у него нельзя найти логически связного сочетания аргументов.
Наконец, новейшая в ряду конкурирующих теорий процента, теория ажио, сделала попытку, которая, как бы мы ни относились к ее результатам, все же ясно и сознательно имела в виду искомую цель — связное, цельное объяснение явления процента из всех имеющих значение последних его причин.
Едва ли кто-либо будет сомневаться в том, что при выполнении своей задачи теория эта осталась верной первой части этой программы; характерным доказательством того, что она широко принимала во внимание как «productiveness», так и «prospectiveness», является то, что одни из ее приверженцев сопровождали или мотивировали свое согласие с ней замечанием, что она по существу является собственно теорией производительности, другие же — что она является собственно теорией воздержания928. И, может быть, еще характернее проявляется этот взгляд в известном упреке одного из самых выдающихся моих противников. Если проф. Маршалл упрекает меня в преувеличении различий взглядов моих предшественников по теории процента и если он для подтверждения этого упрека указывает на то что и во взглядах моих предшественников можно уже найти указание на одинаковое значение «productiveness» и «prospectiveness», то очевидно, что это одинаковое значение, не отрицается также и по отношению к моей теории ажио.
Выполнила ли теория ажио так же удачно или, по крайней мере, удачнее, чем ее соперники, и второй пункт своей программы, — это покажет дальнейший спор. Чем у же будет отграничиваться результатами предыдущих исследований и критики область, в которой должно заключаться и отыскиваться объяснение, ведущее к цели, тем тщательнее можно будет искать и внутри этих пределов. Направление мы более или менее знаем, или же, как выразился недавно Д. Б. Кларк в своей остроумной картине «будущего экономической теории», может быть, несколько оптимистически, но едва ли совершенно неправильно: «Explanations of interest that cannot be far from the truth have been offered»930 , 930. Отныне вся задача будет заключаться в том, чтобы в этих пределах исследовать те различные пути, которые в настоящее время предлагаются конкурирующими еще теориями, шаг за шагом испытать, правильны ли они и ведут ли они неуклонно к искомой цели. Мы должны при этом быть еще требовательнее, еще строже, еще разборчивее, чем раньше, потому что мы теперь обладаем достаточным запасом предварительных сведений, и поэтому в настоящее время нас не должны удовлетворять уже только приблизительные, неточные указания этих путей. Однако, к каким бы окончательным результатам ни привело это будущее развитие, одно мне кажется несомненным уже теперь: раз проснувшийся критический дух не остановится ни на каком решении, которое не удовлетворяло бы самым строгим научным требованиям, и опасность, что он остановится когда-либо на одном из тех неглубоких quasi-решений, которые легко выразить в нескольких подходящих словах, но нельзя довести до конца последовательным мышлением, уже миновала, и миновала навсегда.
Приложение
И. Г. Блюмин как историк экономической мысли: несколько слов в связи с публикацией фрагментов из «Субъективной школы в политической экономии» 1928 г.
Публикуемые в данном томе сочинений О. фон Бём-Баверка избранные фрагменты об австрийской школе из первого издания книги И. Г. Блюмина «Субъективная школа в политической экономии» (М., 1928. Т. 1) были вызваны к жизни одним, но весьма показательным обстоятельством. Для вдумчивого, привыкшего к обстоятельному изложению русскоязычного читателя текст Блюмина об австрийской школе до сих пор — из «вторичных» источников — остается классическим, и по большому счету едва ли не единственным из имеющихся на русском языке по глубине и основательности проникновения в материал, широте его охвата933. В начале 1930-х гг. оппоненты933 часто упрекали Блюмина за «логический метод критики» излагаемых им теорий, но именно этот метод позволил ему удержаться как от излишнего формализма представителей экономико-математической школы («математиков» по его терминологии), так и от доктринерства большинства марксистских школ. Первые вершили новые теории в духе синтетических построений, вторые подстраивались под уже существующую теорию и практику, находя приемлемый компромисс. Благодаря аналитическому методу Блюмину удалось занять серединную позицию; это сохранило научное значение его трудов и не позволило затеряться им в потоке времени. Парадоксально, но так часто было у российских экономистов: из всего, что было создано ученым933, раннее произведение «Субъективная школа» оказалось, судя по всему, вершиной его творчества.
В процессе создания работы, которая писалась в 1925—1927 гг., Блюмину еще не было и 30 лет. Израиль Григорьевич родился 5 июня (24 мая по старому стилю) 1897 г. в местечке Речица ныне Гомельской области, получил высшее образование в МГУ, который окончил в 1924 г. Университетская школа связала Блюмина (через преподающих там С. А. Первушина и H. Н. Шапошникова) с лучшими образцами дореволюционной экономической мысли. Можно наблюдать, как в очерке об австрийской школе Блюмин не просто упоминает имена В. К. Дмитриева и его последователя H. Н. Шапошникова, а обнаруживает знание их произведений, полемизирует с ними934. В те годы для этого уже требовалось проявить мужество, твердость собственной научной позиции. Так, например, известный историк экономической мысли В. Я. Железнов, положительно отозвавшийся о Дмитриеве в 1927 г. за границей, получает жесткую отповедь Р. Е. Вайсберга в статье «Экономическая мысль СССР в освещении «советской» буржуазии (Вестник Коммунистической академии. М., 1928. Кн. XXV), наш известный статистик и экономист-математик А. Л. Вайнштейн, ссылаясь на Дмитриева в то же самое время, уже не упоминает его основное произведение «Экономические очерки», а ограничивается более нейтральным сочинением.