Кабальеро де Раузан
Шрифт:
В первое прочтение Эдда не поняла этих слов. А когда перечитала, то почувствовала, как в ушах зашумело, а сердце бешено заколотилось. Она резко окунулась в разумную жизнь. Знание потоком ворвалось в ее душу. Впервые Эдда задумалась.
Бедная Эдда! Эта ночь была полна слез и молитв. Много лет Эдда не плакала и не молилась.
Но молитва, как и слезы, это слабый росток, малоподвижный, но не мертвый. Молитва – воззвание опечаленной или счастливой души. Молитва – это улыбка несчастных и слезы счастья.
Эдда размышляла о матери. Она давно не вспоминала о ней. Воспоминания постепенно прояснялись.
Эдда начинала все понимать. Ее возраст и книги, которые она прочла в последнее время, подхлестнули ее умственные способности. Эдда бы превратилась в идиотку с теми понятиями, которые у нее были после кораблекрушения, если бы не было этих простых книг.
Словно сквозь вуаль, местами темную, местами светлую, сирота поняла, что ее мать не была замужем, и что она – плод запретной любви, который стал бы законным, если бы не крушение.
Чей же это портрет, чьи глаза будто нежно смотрели на Эдду, а губы сердечно улыбались? Неужели это портрет ее отца? Нет, молодой человек был возраста Эдды, почти мальчик. Может, это ее брат? Кузен? Рассматривая его, Эдда не ощущала отцовского уважения. У Эдды не было братьев. Может быть, двоюродные? Даже если предположить, что это ее отец, то этот образ не связан с ее воспоминаниями. Цепь, которая протягивается с первых минут от сердца отца к сердцу ребенка, отсутствовала.
Слово отец для нее ничего не значило. Ее мать никогда не говорила о нем, не учила любить его. Эдда не чувствовала тяги к Орму вместе с жаром жизни, с силой теплых воспоминаний, не чувствовала радость дочери. Между ними не было связи времени, судьбы и места.
Скажите сироте: «Вот этот камень перед вами – ваша мать». Она обрадуется, что она есть, но не покроет камень поцелуями и объятиями под влиянием дочерней любви.
Не случилось такого с Эддой. Она любила мать, потому что чувствовала ее, ощущала теплоту ее подола, красоту взгляда и ценность ее любви.
Тем не менее, Эдда часто рассматривала портрет незнакомца и восхищалась им, чувствовала, что склонна полюбить этого мужчину не как дочь, а как женщина.
Красивые и привлекательные имеют живописные черты лица, они гораздо красивее черт Эрико. Эдда знала только двух мужчин. Один – из слоновой кости, карлик из чего-то другого. Тем не менее, тот, из слоновой кости соответствовал своему полу и интересовал ее, а другой – нет. Когда она думала о портрете, что это, возможно, ее отец, то огорчалась. Эдда не хотела быть дочерью этого мальчика. Это казалось ей невероятным. На портрете было что-то написано, вероятно, его имя, но Эдда не смогла прочесть его, потому что имя почти стерлось.
I X
Эдду мучили угрызения совести: десять лет она не вспоминала о могиле матери. Вначале она боялась ее, затем забыла.
К тому же, могила ее матери была далеко от пещеры, у берега моря, которого она боялась до смерти. Если бы не это, Эдда покрыла бы могилу цветами и крестом.
Эдда посчитала себя виноватой и неблагодарной.
Наконец, ночью она посетила могилу матери и попросила у нее прощения, что за десять лет ни разу не посетила ее. Она была одна,
Могилы одиноки и посещать их следует одному.
Ночь была холодной, а свет луны бледным.
Стояла тишина.
Природа словно не менялась. Могила осталась такой же, какой Эдда увидела ее впервые. Те же камни, заросли кустарника, тополя. Они чуть-чуть подросли, ведь деревья не достигают настоящей высоты в северных широтах. Ствол полярной ивы, любое дерево, растущее в широтах выше 65 градуса, достигает только двух футов.
Стелющиеся по земле растения окутали могилу возлюбленной Орма. Трудно определить, куда именно опустили кости человека. Эдда помнила, что не поставила на могилу крест и не сделала надписи. Это была тайна острова, глубоко спрятанная, как сокровища. Все указывало на могилу. Мать Эдды, да и она сама, должны были покоиться в глубинах моря.
Эдда упала на колени и поцеловала землю, испустив жалобный стон. Ее прекрасные волосы упали на песок, который морской ветер скопил у подножья тополя.
Десять лет она не вспоминала мать, та была лишь неясной, далекой, пугающей и безумной тенью, которая хотела ее задушить; мокрым, бледным и окоченелым трупом, с ужасом на лице и всклокоченными волосами.
Все десять лет ей мерещился призрак мертвой матери.
Прежняя девочка превратилась в молодую девушку. Теперь у Эдды проснулись ум и душа; она чувствовала и знала, что в ней вновь пробудились чувства к покойной матери, которая для всех детей ангел с неисчерпаемой материнской любовью. Все моря на свете всегда будут меньше сердца матери, которое вмещает всю любовь.
У пространства есть границы. Для души матери нет границ.
Иуда повесился не потому, что стал преступником, а посчитал себя неблагодарным. Рука может ранить и просить прощения. Страсть может заблуждаться и вызывать сострадание. Неблагодарный не ищет прощения для себя, не прощает и других.
Неблагодарность заканчивается духовным предательством.
Духовное предательство ранит душу, оно вызывает не злобу, ненависть, желание мести или справедливости, а неутихающую боль и разочарование.
Эдда чувствовала нестерпимую душевную боль у могилы матери.
– Горе мне, – сказала она. – Чем же была я так занята все эти дни и ночи, что не помолилась за душу матери, не принесла цветка и не пролила слез на ее прах? Незнакомые птицы поют траурные песни на унылых тополях. Милосердные зефиры доносят до нее запах гор. Море поет ей жуткие и таинственные гимны в безмолвии ночного мрака, и только я ни разу не вспомнила о ней! Мать моя! Я не заслуживаю твоего прощения, но раскаиваюсь пред тобой!
Луна медленно поднималась в небе.
Ивы и скалы отбрасывали робкие тени.
Было слышно, как голодные лани отрывают кору деревьев.
Волны стенали о берег, а чайки описывали огромные круги над пеной.
Гекла напоминала огромную башню, обожженную пожаром.
Эдде стало страшно, но боль была сильнее страха.
Она устала плакать и винить себя, призывать мать и вспоминать каждое мгновение детства. Села у подножья тополей, тут ее одолел то ли сон, то ли наваждение.