Кабальеро де Раузан

Перес Фелипе

– Сеньор, у вас больше сердце!

– Нет, Эдда, я сделал то, что и Алсидес сделал бы для меня. Думаете, его остановили бы препятствия, чтобы вернуть вашу мать ко мне?

– Вы расскажете о брате?

– Расскажу, но в другой раз.

– А ваш второй брак?

– О нем тоже поговорим в другой раз. Смерть вашей матери, исчезновение Алсидеса, смерть Балсины изменили ход моих мыслей и действий. Я прекратил легкие чтения и начал читать Бэкона и Хайме Балмеса. Первый научил меня правилу, которое направляло мою жизнь, и это дало поразительные результаты. Второй научил меня верить и надеяться. Когда мы не верим и не надеемся на людей, то живем как готтентоты.

– Какому правилу, сеньор?

– Согласно Бэкону, можно познать обстоятельства и причины,

отделить важное от второстепенного, если внимательно наблюдать за действиями и явлениями. Таким образом, можно властвовать и управлять обстоятельствами и причинами. В большинстве случаев, наилучшая проверка наших поступков в том, как мы справляемся с препятствием, настоящим или нет.

Тут барон прервался и принялся охотиться за рыбой. Именно охотиться, а не рыбачить, потому что он стрелял из пистолета, вместо ловли сетями или удочкой. Эдда увидела, что отец ни разу не промахнулся:

– Такой твердой рукой вы убьете всех противников на дуэли.

– Я всегда попадаю в цель, но никогда не дрался.

– Странно, учитывая жизнь, которую вы ведете.

– Нет, Эдда. И чтобы вы знали, что я думаю о поединках, расскажу, что однажды случилось со мной. За любую ссору меня вызывали на дуэль. Я не знаю о Божественном Суде, и не знаю, являются ли ловкость и сила законами морали, или будет ли слабый всегда неправ. Эта нелепость в стране уже в прошлом, но до сих пор существует между мужчинами. У народа только один закон – оружие, коллективная ответственность не касается никого в отдельности. Но ведь закон создан для каждого. Я принял свидетелей, посчитавших себя оскорбленными, но не направил своих свидетелей, а выбрал сотню выдающихся людей города, учредил суд чести, ознакомил их со всеми обстоятельствами и заявил, если меня посчитают виновным, я публично извинюсь перед оскорбленным. Это во много раз лучше, чем получить пулю. Для меня кодекс чести имеет два пункта: первый исключает обидчика из союза кабальеро; второй велит включить в этот союз обидчика, который удовлетворит обиженного. Мою теорию приняли, и суд заявил, что я виновен. В итоге я удовлетворил обиженного; он не стал ни жертвой, ни героем. Впредь я был осторожнее в словах и поступках. Думаю, так следует поступать всегда.

– А если приговоренный в делах чести не выполнит свое наказание?

– Это назовут неподчинением и пренебрежением общественной санкции. Тот, кто пренебрегает санкцией, не имеет права вводить свою санкцию. Он не выполнит, а весь мир будет говорить, что он должен был это сделать, и этим он испортит себе репутацию. Он поступит, как осужденные преступники, которые сбегают из тюрьмы. Он станет изгнанником из высшего общества. Конечно, нам далеко до такого. Это уже крайности. Мы потушили огонь веры, отменили правосудие мести, дали свободу рабам, перестали грабить потерпевших кораблекрушение, и стали приходить им на помощь, мы перестали бесчестить и разорять сыновей за ошибки и вину родителей, уравняли положение мужчин и женщин, и так далее. Дуэль – древний бог, ложный, идол, поставленный на алтарь; но дуэли придет конец, как виселице, как кинжалу из рук феодалов также, как настал конец божественности королей на страницах истории. Недопустимо, чтобы честь людей зависела от рапиры фехтовальщика или патрона револьвера.

– Но того, кто не дерется, называют трусом.

– Слабак тот, кто дерется, потому, что у него нет мужества овладеть собой из-за грубого предрассудка. Мужество – великое качество, его не купить за счет крови ближнего и появления сирот. Законы не позволяют людям творить правосудие по своей прихоти, как дикарям. Закону должны помогать традиции. Шпага или выстрел ничего не доказывают. Мораль требует иной меры воздействия.

III

Однажды кабальеро рассказал Эдде о втором браке:

– Я хотел отойти от мира и спокойно провести остаток дней в тихой семейной жизни. По своему наблюдению я знал, что мужчинам определенного возраста не следует жениться на молодых женщинах, которые обычно дружат с модой, праздниками и развлечениями, не могут нести семейное ярмо и не знают, как вести себя

в случае вдовства. Я всегда предпочитал развитые души и серьезные чувства. Я не смог бы жить рядом с девочкой, ветреной, как все девочки, и быть ей наставником, ведь мне нужна была подруга, под стать мне, которая могла бы приспособиться ко мне. Поэтому я предпочел Лаис и отдалился от Эвы. Эва была прекрасной женщиной, но слишком чувствительной, подходящей только для совершенной любви, безынициативной, не порывистой, способной только подчиняться и плакать. Эва утомляла меня бесконечным самоотречением, косностью. Она была бы моей рабыней, а не моим другим я. Я предпочел розу стыдливой мимозе. Я устал от путешествий, влюбленностей, от преодолений бурь и затиший в обществе, которое уже не заискивало передо мной. Мое честолюбие давно удовлетворено. Я не верил в добродетель нашего бедного рода человеческого, не находил ничего, чем можно было заполнить пустоту моей души от познания мира и его печалей. К тому же, как скоротать остаток своих дней? Меня преследовала скука, как тень преследует тело; жизнь галантного холостяка вызывала у меня отвращение; мне нужно было что-то среднее. Так я и женился. Если бы я знал о вашем существовании, то не женился бы, а принялся искать вас. Вы дали мне семью, которой мне не хватало, стали лучом и центром очага. Но я не знал, даже не мог предполагать. Я считал вас умершей, как и вашу мать.

– Действительно, мы встретились слишком поздно.

– Нет, Эдда. Вспомните, что я говорил о личных и социальных обстоятельствах, когда решил жениться по-настоящему. Первый брак был не настоящий.

– Вы несчастны, сеньор?

– Да, но вы делаете меня счастливым.

Эдда помолчала, затем выпалила:

– Кто знает!

– Почему вы сомневаетесь?

– Мы встретились, оба пребывая в непонятном состоянии. Вы сам себе хозяин, а я… не знаю, что у меня есть, чего мне не хватает, я не люблю мир.

– Вы полюбите баронессу?

– Не знаю, но не забуду, что она стала причиной нашей встречи.

– Почему она?

– Если бы не шумиха вашей свадьбы, я бы не узнала ваше имя и не сумела бы разгадать написанное на портрете. Я уже давно бросила это занятие.

Сеньор де Раузан задумался. Эдда вздохнула.

– Это действительно странно, – сказал кабальеро, как бы размышляя, – но надо это признать. Если бы я женился на Эве де Сан Лус или остался одинок, то мы бы не встретились, не узнали друг друга. Я вижу в этом Божью руку. Все случается к лучшему. Чтобы получить Эдду, я должен был принять Лаис. В любом случае я должен был жениться на этой сеньоре.

– Почему, сеньор?

– Баронесса сделала то, чего не сделал был для меня никто. Она пожертвовала самолюбием, существованием, будущим, достоинством. Она сгладила углы, чтобы спасти меня он нападок врагов. Если она это сделала ради любви, значит, ее любовь огромна; а если по добродетели, то что может быть выше этой добродетели? Лаис осмеяли за ветреность, выставила на посмешище. Позор и осмеяние – знаете, что это значит для красивой и яркой девушки, полной иллюзий и надежд, гордой и богатой? После случая в лесу, чем стала Лаис для общества? Слабый человек покончит с собой. Все видели в ней виновную, все презирали и обвиняли ее. Кому теперь нужна ее дружба и общество? Кто бы уважал ее в будущем? С Лаис было покончено. Если бы она осталась в городе, то жила бы в унижении и слезах. До нее добралась бы хула и сарказм, как две неумолимые бесстыдницы. Посреди людских страстей – зависти и соперничества – кто бы сжалился над ней? Ее забыли бы, а забвение в таких случаях – приговор к позору.

– Сеньор, вы сжалились над ней.

– Да, Эдда, сжалился над Лаис. Я должен был так поступить. Я, непроизвольный виновник ее падения. Она поднялась, как героиня и крикнула всем, кто набросился на меня, как свора собак: «Назад! Каннибалы! Кабальеро де Раузан невиновен; если есть преступник, то это я! Если вам нужна жертва, берите меня, рвите на части. Вы томимы жаждой оскорбления, напейтесь мной!» Что должен был я делать? Оставаться невозмутимым? Говорить вслух о своем одобрении? Возвести ее на святилище своего разума? Нет, Эдда. Это было бы эгоистичным, неблагодарным. Невольно, но я выбросил ее в бушующее море, которое топило ее. Моим долгом было броситься в это море, спасти или погибнуть с ней.