Клад отца Иоанна
Шрифт:
– Не спится, брат Георгий?
– спросил монах, усмехнувшись.
– У кого много забот, тот чаще страдает...
– Это точно!
– согласился я.
– Ты лучше помолись и сразу успокоишься!
– посоветовал брат Феодор.
– А кому? И о чем?
– спросил я.
– А все равно. Господа о своих делах попроси, чтобы все устроилось. Или в помощь Богородицу призови. А то и кого из святых попроси. Великомученика Георгия, например. И неважно, как это сделаешь, хоть своими словами... Они все одно услышат и утешат.
– Благодарю!
– отозвался я и нырнул в свою палатку. Мысли вновь стали вертеться вокруг клада и расхитителей храмов. И я, поняв, что так мне будет обеспечена бессонная ночь, решил воспользоваться советом монаха и, расслабившись, стал мысленно призывать Господа, Богородицу и святого Георгия устроить все лучшим образом.
– Эй, ты что делаешь!
– кричу я и со страхом осознаю, что передо мной сам Назар Кривой.
– Люди, смотрите, это же бандит! Он храмы грабит! Держите его!
Но все смотрят на меня удивленно и непонимающе. А мужик с повязкой только усмехается. Набил мешок добром, взвалил на спину да вон из храма. Я за ним:
– А ну, стой! Отдай, что взял! Это не твое!
Он - бегом. Я тоже. В дверях стоит брат Феодор и, перебирая четки, блаженно улыбается.
– Держи вора!
– снова кричу я, но монах неожиданно ставит мне подножку, и я рыбкой лечу на землю. Кто-то хохочет. Я не больно ушибся, вскочил и вновь побежал за Кривым, который улепетывал к лесу, возле которого стоит грязный УАЗик. Из машины ему машут другие бандиты, подбадривают и призывают ускорить шаг. Но я все равно его нагоняю. И тут ноги мои проваливаются то ли в какую-то яму, то ли в трясину, и я лечу в холодную бездну. И, разумеется, тут же просыпаюсь. Показалось, что я даже вскрикнул при этом. Схватил мобильник - до подъема еще десять минут. Сердце бешено колотится. На лбу ледяной пот. Что за сон?! Вот ведь к чему приводят излишние переживания. Надо научиться поменьше думать о проблемах и полностью полагаться на промысл Божий, тогда и спать будет спокойней, и сны станут не такими пугающими. Я выбрался из палатки. Пашка уже плескалась под умывальником. Я хотел было рассказать ей сон, но решил не тревожить девчонку всякими там видениями. Поэтому я, взяв себя в руки, тоже двинулся к рукомойникам.
– Доброе утро! Плохо спалось?
– спросила Прасковья, взглянув на меня.
– Да ничего, вроде...
– ответил я неопределенно.
– У тебя усталый вид.
– Да так, ерунда всякая снится...
– Это ты просто после вчерашнего сильно расстроился.
– Наверное. Эти бандюки меня здорово огорчили. Эх, попадись они мне! Я бы уж их на путь истины-то наставил!
Пашка усмехнулась и бросила мне на шею свое полотенце, потом серьезно сказала:
– Сегодня начнут завозить кирпич для ремонта храма. Батюшка обо всем уже договорился. У нас будет задача укладывать кирпичи под навес, штабелями.
– Что же, дело нехитрое, - хмыкнул я, утирая лицо.
– Сделаем и это.
Мы взялись за руки и пошли в столовую греть чай для пробуждающегося лагеря.
КЛАД
Через два дня я, отпросившись у Людмилы Степановны, отправился в Никольское за молоком от дяди Миши. Пашка пойти со мной, к сожалению, не смогла: у нее нашлись важные дела на кухне. Отец Григорий уехал в город, и за ходом дел в храме следил брат Феодор. Время уже близилось к полудню. Парило нещадно. Цветки на лугу поникли и опустили свои головки. В ближайшие часы следовало ожидать дождя и, возможно, даже грозы и града. Но меня это обстоятельство не пугало. Я был уверен, что успею сгонять в село и вернуться обратно еще до того, как темные тучи заволокут лазоревый небосклон. Где-то на опушке леса тревожно кричала птица: «Аяй! Аяй!», что, судя по народным приметам, тоже сулило скорую непогоду. Голоса раздавались зычно, и было слышно, как урчит далеко трактор, мычат на стойбище коровы, покрикивают на пруду малыши. Воздух разреживался, открывая дорогу буре. Я гордо шел в фирменной футболке «зернышек», подаренной мне батюшкой в День России в награду за хорошую работу, и напевал: «Тра-та-та-та, погода злится, тра-та-та-та, гроза грозится, как говорится, быть беде! Но смелое сердце врага не боится и друга не бросит в беде!»[7]
Хотите знать, как выглядела моя фирменная футболка? Что ж, опишу ее немножко. Вся она была небесного цвета. На груди красовался золотой Преображенский собор, такой, каким он должен был стать после реставрации. А на спине был изображен золотистый тугой колос с выпадающими из него зрелыми зернами. Сверху сверкала полукруглая надпись «Зернышки», оранжевого цвета, выполненная в старославянском стиле. А под колосом более мелкими буквами было начертано: «ПМЛ», и стояли месяц и год нашего в нем пребывания. Футболка была яркой и хорошо просматривалась издалека. Попадавшиеся мне люди глядели на меня с удивлением и уважением, и это обстоятельство очень радовало мою душу, наполняя ее ощущением чего-то важного, недоступного для многих, но тем не менее, к чему я был причастен. Просто, наверно, так и должен чувствовать себя православный христианин, шествующий по миру, как маяк, разливающий вокруг свет Веры, Мира и Любви, Добра, Согласия, Милосердия и Всепрощения, чтобы все желающие могли насладиться им или согреться у него, а то и найти при этом сиянии свой правильный жизненный путь.
Добрался я до Никольского без всяких происшествий. Дядя Миша меня уже ждал. Мы поприветствовали друг друга. Хозяин сильно огорчился от того, что не пришла Прасковья, ибо он приготовил нам вкусное угощение. Он проводил меня в сад, где в тени раскидистой груши был накрыт небольшой столик. И тут мне пришлось отдуваться за двоих. Но, как вы знаете, ребята, меня-то этим особо не проймешь! Дядя Миша поставил на стол огромную чашку, почти до краев наполненную творогом, густо перемешанным с молоком, сметаной, сливками, медом и клубникой. Вкуснятина была невообразимая, и я, приняв от хозяина сдобную булку и деревянную ложку, тоже сильно пожалел о том, что Пашка не смогла пойти со мной, а то бы мы с ней «оторвались» здесь «по полной программе»! Пока я ел (причем за обе щеки, хоть и пытался вначале сдерживать себя!) хозяин набивал мой рюкзак гостинцами. Он положил в него двенадцать литров молока в пластиковых «полторашках», пластмассовую литровую банку со сметаной, еще килограмм домашнего масла в мешочке и приличный пакет творога.
– Донесешь?
– поинтересовался дядя Миша и заулыбался, видя, как я, не очень уж и умело управляясь непривычной для меня здоровенной ложицей, сильно перепачкал себе щеки, нос и подбородок.
– Это ерунда!
– отмахнулся я и прогнал пчелу, назойливо жужжащую близ моего лица. И вдруг над селом здорово прогрохотало.
– Ого! Кажется, дождь собирается!
– заволновался я, облизывая объемную ложку.
– М-да...
– как-то озабоченно согласился со мной хозяин, поглядывая на то, как над околицей села начинают кучиться сине-серо-белые облака.
– Надо сено сгрести, пожалуй...
– Вам помочь, дядь Миш?
– предложил я, грузно поднимаясь из-за стола.
– Нет, не надо, спасибо! Сено у меня во дворе, если что, брезентом прикрою. Ты уж лучше ступай, не дай Бог разненастится.
Я отблагодарил дядю Мишу за отличное угощение, и он помог мне взвалить на спину внушительную торбу.
– Ну как, ничего?
– поинтересовался хозяин, поправляя рюкзак.
– Отлично! Дойду, как миленький!
– бодро ответил я.
Дядя Миша проводил меня до калитки.
– Заходите еще как-нибудь!
– сказал он.
– И девчонку обязательно приводи. У меня для вас еще много чего вкусненького найдется!
Винни-Пух на моем месте спросил бы: «А что, разве еще что-то осталось?», но я только улыбнулся и заверил доброго хозяина в том, что мы постараемся обязательно проведать его еще на этой неделе. В небесах вновь прогремело, словно там пронесся скорый поезд. Воздух стал еще более влажным, душным и разряженным.
– А может, переждешь пока тут, а то гроза, видно, начинается!
– предложил дядя Миша, с беспокойством поглядывая на тучи.
– Ничего, дядь Миш, иду на грозу! Авось разойдемся!
– улыбнулся я и бодро двинулся в путь.