Князья веры. Кн. 1. Патриарх всея Руси
Шрифт:
Не задал себе вопроса боярин Фёдор, почему припомнил рассказ отца о ведунах. А причина была: захотелось ему узнать их силу.
Вечером велел он слугам запрячь коня в тапкан — тёплые крытые сани — и уехал в деревню Чертаново, вотчину князей Нагих, где, по его сведениям, жил ведун Андрюшка Молчанов. Примчался Романов в деревню уже поздним вечером, но спрашивать не стал, где ведун живёт, на себя понадеялся. Думал так: где увидит огонёк в избе, туда и войдёт. И не ошибся, потому как крестьяне уже к той поре спали, а у ведунов самая работа начиналась.
Избушка
Под ногами пёс откуда-то появился, не лаял, побежал впереди, одни двери открыл и другие открыл. В избушке тявкнул. Фёдору послышалось: «К тебе!»
Андрюшка, не то мужик, не то баба, на лавке у стола сидел. Светец книгу освещал. Фёдор зоркий, как сокол, прочитал: «Счёту звездарского». Вильно, 1488 год». Он слышал об этой книге. В ней ведуны судьбы людские распознают. «Вот как кстати, — подумал Фёдор, — не отвертится сей ведун, скажет судьбу митрополита Иова». И хотел спросить ведуна об этом. Да рта не успел открыть.
— Ты, боярин Фёдор, не туда пришёл. Не открою я судьбу того старца.
Романов так и брякнулся на колоду, что стояла возле порога. «Ишь ты, шустрый какой! А если мне про свою судьбу знать нужно?»
— И твоей судьбы не открою, — смотрит Андрюшка на Фёдора огромными серыми глазами в густых ресницах, а бороды нет — гладкий подбородок: баба и есть. Да шея у ведуна воловья, плечи широченные. Сам и сваи под избу забивал, и рубил её сам на краю оврага и леса, за неимением личной земли.
Жутковато стало боярину. «Да не идти на попятный. Пусть хоть про Бориса что скажет. Денег не пожалею». И уже заикнулся было. Да Андрюшка опять его опередил.
— Деньги приму за хороший совет. — И руку протянул. Фёдор торопливо положил на большую ладонь три серебряных рубля. — Спасибо, боярин, щедрот твоих не забуду.
— Да не тяни ты, господи! — наконец вымолвил Фёдор.
— Поезжай-ка ты за село Кунцево да в село Успенское. Живёт там в новой избе мужик Сильвестр. Вот он тебе всё и скажет, а других не ищи.
Пёс подтвердил, гавкнул: «Правда!» И к дверям подбежал, открыл их, держит, в избушку морозные клубы поползли.
«Делать нечего, пойду. Не румсать же перед трунильщиком», — подумал Фёдор. И ушёл от Андрюшки.
В село Успенское Фёдор уехал на другой день, и опять же к вечеру. Правда, не один на этот раз, взял холопа управлять конём. В Успенском снова ни у кого не спрашивал, где Сильвестр живёт, сам нашёл новую избу близ Москвы-реки у леса. И огонёк увидел в боковом оконце. Добрался по снегу до окна, постучал и пошёл к двери, посматривая под ноги: нет ли опять собаки, которая бы прислуживала ведуну. Никого не узрел, сам двери открыл. Услышал женский певучий голос: «Войди, странник, коль с добром». Фёдора опять удивили чудеса: чтобы у Сильвестра такой
Вошёл Фёдор в избу. Чисто. Смраду дымного нет. По стенам — травы в пучках. На одной из стен — вышитая на полотне картина благостная, живая: три святых отца травы и цветы разбирают. В углу, украшенная убрусцем, шитым золотом, висит икона Божьей Матери. Под нею лампада горит. И ни души в избе.
— Сильвестр! — не своим голосом позвал Фёдор, чувствуя под сердцем холодок.
За спиною смех звонкий раздался. Обернулся Фёдор и обомлел: перед ним — жёнка молодая, рыжие волосы волнами упали на белую грудь, от лица — глаз не отвести. Смеётся, руки в высокие бёдра уперев.
— Чего тебе, боярин?
Фёдор потряс головой, глазами многажды хлоп-хлоп — не пропала жёнка. Удаль проснулась. Бахнул:
— За твоими чарами приехал!
— Ловец, обманом взять хочешь! Сильвестр тебе был нужен, а не я. Вот и ищи его.
— А ты знаешь, зачем я приехал?
— Ведаю.
— Оле! — удивился боярин. — Коль ведаешь, помоги.
— Окудники тебе помощники...
— Да как ты смеешь мне отказывать! Или не люб тебе?
— Басоты в тебе много. И желанным мог бы стать. Да злой умысел святому старцу несёшь, а черносердому рай открываешь.
Фёдор вздрогнул в душе: доведись шишем такой быть, и на правёж отправит не моргнув.
— Не страшись, боярин, ведуны тебе зла не причинят. Служилых берегись.
Катерина улыбается, глаза бесовским огнём светятся. У боярина разум стал мутиться, руки к красоте потянулись. Ноги сами вперёд понесли. Катерина будто нагая, будто богиня лесная в ночь на Ивана Купалу возникла перед ним. Но не даётся. Он — шаг вперёд, она — шаг назад. А улыбка не сходит с лица: зазывная, разум мутящая, в омут зовущая! «Да Господи, дай мне токмо прикоснуться! Не заставляй огнём изойти!» — кричит Фёдор в душе и тянется, изнемогая, к красе неведомой прикоснуться.
А здравый голос свыше звенит в ушах: «Опомнись, боярин, не за бесовской утехой пришёл». Да где там! Ринулся Фёдор к Катерине, чтобы махом одним покончить. А она, как облако, из его рук утекла — да в сени. Он — за нею. Она — в хлев! Он — туда же! Темень — ни зги. Но схватил! Упал! Подмял! В коленях зажал! Рука потянулась лицо приласкать, а под рукою овечья морда. И голос жалостливый: «Бе-е!»
Свет в хлеву возник. Катерина над Фёдором со свечою стоит. И хохочет так, что солома с повети сыплется.
Какая сила вынесла Фёдора из хлева, как он в тапкане оказался, убей Бог, не помнил. Погрозил он Катерине кулаком, да холопа ткнул им же в спину. И понёс конь. Но ни позор, ни мороз не остудили Фёдорову страсть. Дал он себе зарок, что сил не пожалеет, а Катерине свою власть докажет. Люто обиделся боярин на бесову жёнку.
Позже Фёдор Романов к другим ведунам-чародеям ходил, которых в Москве выискал. Их просил напустить порчу на святого старца. Но ни одного не нашлось, кто бы выполнил злую волю боярина. А почему — не говорили.