Колдуны и жертвы: Антропология колдовства в современной России
Шрифт:
Кажется немного парадоксальным, но при этом Марина утверждает, что она сама колдунья. Слова ее сбываются — мать уже боится ее пророчеств, а люди думают, что она колдует. Если в сердцах что-то кому-то скажет — тому человеку будет плохо; если ей кто-то плохо сделает — его зло обратно к нему вернется, да еще в три-четыре раза большее. Черная кошка ей дорогу перейдет — обязательно повезет:
Всё наоборот у меня.
Эта история представляет интерес сразу в нескольких отношениях. На примере одной семьи мы видим, как разворачивался конфликт между свойственниками (невесткой, свекровью и золовкой), осложненный тем, что конфликтующие стороны принадлежат к разным этническим группам (удмурты/русские) и социальным стратам (горожане/сельские жители). Для этих мест брак кержачки и удмурта не вполне типичен, характерна (по крайней мере, была характерна в не очень отдаленном прошлом) обратная ситуация — когда в крепкую семью староверов принимали вотянку-поганку [263] , нередко перекрещивая при этом, и учили ее жить по-кержацки. Но в данном случае у семьи Марусиного мужа был более высокий социальный статус, чем у ее собственной семьи, и именно с этим так и не смогла смириться ее свекровь. Их
263
Вотяки — прежнее (до 1932 г.) название удмуртов. Удмурты считаются православными, церковными, но очень многие были крещены не в церкви, а через стол — родители передавали младенца кумовьям через праздничный стол, те принимали его на дары (полотенце, отрез материи) и передавали обратно (М. И. С. ж. 1937 г. р. Кезс. В-2004 № А3.4). Однако старообрядцы и церковное крещение считали и считают неистинным.
Удивительны параллельные места в рассказах героинь: обе не были приняты в К., обеих преследовали учительницы и настраивали против них других людей, та и другая считают, что Бог помогает им и наказывает обидчиков. Обе не прочь попользоваться выгодами репутации колдуньи — для Маруси это главным образом способ управления социальным окружением, для Марины — средство самоутверждения. Однако женщины используют разные приемы для создания и подтверждения этой репутации: Маруся — деревенские коммуникативные практики и традиционную фольклорную топику (родословие, уединенный образ жизни, слухи о себе, поступки — чего стоит хотя бы история с помелом), Марина — средства, более характерные для анонимной городской среды и современного оккультизма (самореклама, псевдонаучные термины).
Прослыть колдуном в деревне только с помощью саморекламы невозможно (подобное поведение, конечно, встречается, но всем известно, что это лишь стратегия защиты или самоутверждения слабых), но Марина к этому и не стремится, так как социальная среда в К. — не ее жизненное пространство. Наряду с ролью колдуньи Марина осознает себя также и жертвой, объясняя свои жизненные неудачи порчей. В ее случае представления о колдовстве — не только стратегия власти, но также и способ объяснения несчастий. Характерно, что обвинения противной стороны в колдовстве исходят только от Марины, для Маруси вред со стороны свойственников — обычный человеческий, ничего сверхъестественного не содержащий:
Честно говоря, я никогда никому зла не желаю. Просто они не любят меня и думают, что в чем-то я виновата, вот в горе в ихнем. Я вот тоже не люблю заёмно вот их, потому что они мне много горя принесли.
Конфликты родственников, свойственников и соседей нередко сопровождаются обвинениями в колдовстве, и односторонними, и взаимными, — трудно бывает избежать соблазна увязать несчастья и даже мелкие неприятности с враждебностью находящихся рядом людей. Чем абсурднее получающиеся в итоге построения, тем они взрывоопаснее, подобно любому конфликту, основанному на неосознаваемых, подавленных импульсах. Когда агрессия не может быть выражена прямо и открыто, поскольку вступает в противоречие с социальными нормами, она находит косвенный выход: приписывая свою враждебность другим (при этом не так важно, каковы действительные чувства этих других), человек разрешает себе агрессию в ответ. Этот вид агрессии понимается не как бесстыдное нападение, а как защита, праведный гнев, поэтому он не столь явно конфликтует с альтруистическими общественными установлениями (яркий пример такой проекции-провокации — рассуждения Маруси). Образно говоря, вера в колдовство — странное растение, растущее сквозь камни подавленной агрессии. Иногда, впрочем, эта агрессия принимает вполне реальные формы самосудов над предполагаемыми колдунами, их жестоких избиений и даже убийств.
Традиция допускает агрессивное поведение простых людей по отношению к колдунам лишь в некоторых случаях — во-первых, при исполнении служебных или ритуальных обязанностей (например, дружки на свадьбе), во-вторых, на своей территории (в своем доме, хлеву [264] ), наконец, в исключительных ситуациях, когда такое поведение способно устранить магический вред [265] . Во всех этих случаях человек чувствует свое право на агрессию, возможно, поэтому такое поведение, как полагают, не имеет вредоносных последствий.
264
Два наиболее ярких примера — запирание колдуна в доме (об этом сюжете, широко распространенном в Верхокамье, подробнее будет сказано ниже) и наказание ведьмы, обнаруженной в образе кошки/жабы в хлеву, где она отбирает молоко у чужих коров (этот южнорусский сюжет, зафиксированный в том числе в Калужской области, в Верхокамье мне не встретился).
265
Например, герой одной истории наскочил на коне на колдунью-марийку, и эта угроза заставила ее устранить последствия порчи (В. С. М. ж. 1957 г. р. Урж. Вя-2003 № 2.2).
А его на свадьбу не позвали, Ивана-то Максимовича. Повезли на конях, с колокольцами, раньше старинны-те свадьбы интересные были. С песнями. Как на речку надо ехать — кони не пошли, в дыбы, в дыбы, в дыбы, в дыбы! А он сидит на огороде с уздой, как в деревню заезжаешь, а Омельян <…> соскочил — чё, молодой был дак, — дал ему руку, тот ушел. А он, видно, с воскрёсной молитвой его чё-то сделал, дак он вкруг деревни, дак я не знаю, раз десять он обошел! Домой не заходит и к нам не заходит, на свадьбу не заходит. И кругом ходит и ходит, вкруг деревни! По деревне пройдет — позад деревни, по деревне… деревушка маленька была, семь-шесть домов токо.
Муж А. Л. Б.: Тоже заколдовали.
И ходит, и ходит! Ну, вкруговую ходит! Вот уйдет, по деревне пройдет, поглядит в окошко на свадьбу на нашу, в окно, а заходить не заходит. А потом кругом опять идет, опять в окно глядит, а заходить не заходит.
Соб.: А кто его так наладил?
Дак вот напоят его с молитвой с какой-то! <…> Вот так издевались над колдунами. Издевались это над колдунами-те [266] .
266
А. Л. Б. ж. 1932 г. р. Кезс. В-2004 № А5.6. Также: М. И. П. ж. 1937 г. р. Кезс. В-2005 № А4.7 и многие другие.
В
Прямо вышвырнул ее к огороду. А ей делать тут нечего было — ну, молодежь, понятно, родственники, а она совершенно посторонний человек. И лошади не пошли. Афоня встал, кругом обошел сани, тоже со словами, — и всё, поехали [267] .
267
Д. М. К. ж. 1940 г. р. Вер. В-2003 № А6.3.
Рассмотрим сюжет о запирании колдуна в доме с помощью ножа или ножниц. Во второй главе он упоминался в связи с формированием репутации знаткого, когда такой проверке придавалось решающее значение. Напомню этот сюжет.
Я испытала вот двух человек дак… Один не знаёт, и один знаёт. Вот в последней деревне, за логом, далеко <…> живет. Они одни на починке живут. Я почему его узнала — вот, говорит, воткнешь… с простой молитвой воткни только нож, вот выше косяка, выше дверей. И он, говорит, не взойдет. Он зайдет, но выше матки он не пройдет. <…> Если там воткнутое — ножницы или ножик ли вот, хоть сломанный, хоть чё-то, хоть с простой, с Исусовой молитвой воткни — ни один колдун не пройдет.
Соб.: И он не взошел?
Нет. Вот я в старой избе, тут старая изба была, мы жили, Семена у меня в армию стали провожать, он взошел — я специально поставила корыто, хоть не надо, поставила корыто, в корыто налила воду и замочила одежду. Не надо было стирать! Чтобы систь некуда было ему, выше матки чтобы он прошел, мне испытать надо его! Я пока не испытаю — я не верю в человека! Пока я его не испытаю, на себе не узнаю! Ну, вот не идет — и всё! Потом: «Ты чё, Сергей, не идешь? У нас чё, сесть, — говорю, — тут есть куда!» Тут Семка вдоль по-на лавке сидел, там место просто. «Тут, говорю, вон стул стоит, там иди, садись, тут, — говорю, некуда». На койку не садится, койка под порогом стояла — не садится. «Да нет, я постою, нет, постою». Я пить не подаю, а он всё стоит! Я потом сижу, дак я говорю: «Чё, он, Семен, не садится, подай пить-то!» И он даже… напился, и миску тут на маленькой чё-то печке, на маленькую печку поставил, даже руку не протянул до матки! Вот это уж ко?ренно знат человек! [268]
268
В. И. С. ж. 1932 г. р. Кезс. В-2000и № 13.2.
М. П. С.: Правда она или нет, это самое, она колдунья или не колдунья — женщина пришла к ним, и решили проверить: поставили ножницы в дверях, вот на туда, на косяк, на подушку.
И. Е. С.: Она не видела…
М. П. С.: Она не видела! И выйти не можёт! С молитвой поставили просто, и все. Она выйти не может, вот в дверь не пускает. Никто ее не держит, ничё, а выйти не может, до дверей дойдет — и обратно садится. Не может выйти. А потом уже поняла, что они ее саму заколдовали, потом уже попросила.
И. Е. С.: Не попросила она, заругалась! Там у нас слепая тетка была, тетка Настя-то, та рвется, ей выйти надо, тетка Настя-то, а ее не пускают нарочно сюды, посадили — сидят…
М. П. С.: Если кто вперед вот пройдет, вот такой человек, он все снимает тогда.
И. Е. С.: Все снимает, да!
М. П. С.: Тогда ей свободно, вот чтоб из дома, чтоб именно вот она только проходила одна.
И. Е. С.: А у нас тетка-то, взяла, да соскочила, да убежала, та тоже как за ней ходу, хвост трубой! С месяц не ходила, больше.
(М П. С. смеется.)
Соб.: А до этого вы не знали, что она колдунья?
И. Е. С.: Примерно-то знали, но решили проверить, действительно она, нет, вот такая, что к чему, нечи?ста на руку [269] .
269
М. П. С. ж. 1945 г. р., И. Е. С. м. 1942 г. р. Кезс. В-2004 № А2.3.
Нужно иметь в виду, что у испытания колдуна наряду с серьезной задачей определения кандидата на важную социальную роль воплощения страхов и «козла отпущения» была и несерьезная сторона — это было своего рода забавой, особенно когда так поступали с человеком, уже слывущим колдуном. В Верхокамье едва ли не каждый представитель старшего поколения в молодости де?кался так над односельчанами или же видел, как это делают другие. Об этом до сих пор рассказывают со смехом.
У нас Олёна, старушка, нянькой держали <…> А она каку-то молитву знала, видимо. Она ножик возьмет вот так вот, эдак стукнет ножом, порог стукнет, перекрестит двери, а он к нам любил ходить-то — и он не заходит в избу! Вот щелочку эдак вот откроет, голову высунет, а она сидит вдоль по полу и хохочет, старуха-то. «Чё, Иван Максимович, боишься зайти-то? Чё, я тебе ничё не сделаю!» Сама сидит, хохочет, смешно ей над ём, над стариком <…> Мы один раз… гости собрались у нас. У нас родня, семья — позвали в гости. Я посадила за стол — он опять пришел, этот колдун. Я его сажу-сажу за стол: «Да Иван Максимович, сядь ты за компанию, сядь, поешь!» Только притащу его ко столу — он швырр — по лавке к маленькой печке уедет на жопе. Потом… я его раза три, наверно, садила. Он все равно не… токо швырр опять обратно. И ушел. Ему надоело, я его сажу, а ему нельзя сести за стол-от. Теперь ушел. А Олёна-покоенка, старуха, ножницы — маленьки ноженки у нас были, небольшие вот такие, — она их под клеенку распелила, положила, вот под такую клеенку на угол, положила под клеенку ножницы-те, а я его сажу! Я не знаю, что там ножницы подложены…
Муж A. Л. Б.: А он как-то узнал, что ли?
Дак раз нельзя ему систь дак!
(Муж смеется.)
Ой. Теперь я, ладно: «Чё это сёдня, мол, Иван Максимович не садится за стол?» А она тогда ножницы-те вытащила из-под стола-то. «Ох, ты, мол, гадина такая вот, издевалась, мол, над колдуном-то!»
(Все присутствующие смеются.)
Муж: Ну, она это, испытала его.
Испытала, чё ты! Дак чё испытать-то, все ведь знали, что он колдун! [270]
270
А. Л. Б. ж. 1932 г. р. Кезс. В-2004 № А5.6. Ср.: Теперь нету колдунов — декалась бы, досуг есть дак (М. И. С. ж. 1937 г. р. Кезс. В-2005 № 5.3).