Контуженый
Шрифт:
— Натовскими ракетами могут достать, — соглашаюсь я.
— Или диверсантов подослать. Мы же один народ, хрен отличишь.
Автобус для голосования стоит около многоэтажек. В переднюю дверь автобуса жители заходят, из задней выходят. Внутри шторками отгорожена кабинка для голосования, за ней бокс для бюллетеней.
— Сейчас главное здесь! — убежденно заявляет Михалыч. — Вот станем Россией и заживем.
— Вы и так живете. В чем разница?
— Ты на карту смотрел?
На борту автобуса огромный стикер с картой России. На ней
Михалыч народное творчество одобряет:
— Мы маленькие, а Россия о-го-го! Россия была, есть и будет. И мы с ней, да?
Я не силен в политике и не умею заглядывать в будущее. Как по мне, в лихое время главное не голосование, а воля: воля народа и воля власти.
— Своих не бросаем, — обещаю я.
— А как на фронте победим, столько работы будет, ладошки запотеют, — мечтает Михалыч. — Ты погляди, как народ идет.
Я с любопытством наблюдаю за лицами проголосовавших. Кто-то открыто радуется, не расходится, толчется рядом с автобусом и живо обсуждает новости. Кто-то напряжен, сосредоточен и спешит уйти. Как эта полная женщина в розовой куртке с поднятым воротником. Проголосовала, груз с плеч, и стала выглядеть стройнее.
Странно. Отчего мне так показалось? Нос в воротник, плечи опущены — никакой стройности. У нее был рюкзак на плече. Точно! Зашла с болотным рюкзаком, вышла без него. Разволновалась, растяпа!
Я желаю помочь женщине и останавливаю ее:
— Извините, вы рюкзак в автобусе забыли.
— Нет. Не было рюкзака. — Женщина мотает головой и пытается уйти.
— У вас был рюкзак, — настаиваю я.
— Обознались. Рюкзак не мой.
Меня напрягает ее упорство:
— Вы определитесь: «не мой» или «не было»?
Женщина озирается по сторонам. Ее бегающе зрачки фиксируются на темной вазовской «девятке». Машина стоит в отдалении, но женщина смотрит именно туда.
— Думаете, в машине забыли? — Я пытаюсь объяснить ее растерянность.
— Да, — соглашается она.
Мне становится дурно. Я настаиваю:
— Вы зашли в автобус с рюкзаком. Вернитесь, посмотрите.
После этих слов женщина шарахается от автобуса:
— Нет. То не мой рюкзак. Ихний.
Я вцепляюсь в нее. Она приехала на машине. Почему? Здесь голосуют местные. Я спрашиваю громко, чтобы услышали жильцы:
— Вы из какого дома?
Местные оборачиваются, на лицах недоумение, никто не вступается за женщину в розовой курточке. Я помню, как ее плечо оттягивал рюкзак. Избавившись от тяжелой ноши, она показалась мне стройнее. Женщина смотрит то на автобус, то на «девятку». Водитель «девятки» опускает стекло.
Женщина истерит:
— Видчепися! Немае у мене ниякого баула!
В моей голове боль, из носа кровь — вывод однозначен.
— Ты врешь! Михалыч, она подкинула в автобус рюкзак.
Михалыч соображает быстро. Он заскакивает в автобус и вскоре слышен
— Всем выйти! Заберите ящик!
Толпа шарахается. Из автобуса высыпают люди. Последней спускается хрупкая девушка. Она прижимает к груди прозрачный куб с бюллетенями, запертый на замочек. Спотыкается, падает, но не выпускает ящик.
В двери автобуса показывается Михалыч с рюкзаком болотного цвета. Упавшая девушка перегораживает ему путь. Бледное лицо Михалыча перекошено от тревоги. Выбросить опасную ношу не решается, люди не успели разбежаться. Михалыч спешит к другому выходу.
— Оставь и выходи! — воплю я.
И в этот момент гремит взрыв. В том месте, где был Михалыч, огненная вспышка. Автобус вздрагивает и изрыгает во все стороны стеклянный град и железные осколки.
Я оглушен и ослеплен. Нахожу себя стоящим на четвереньках. Рядом визжит упавшая женщина в розовой куртке. Подкатывает «девятка». Я замечаю открытое окно и ствол пистолета. Обученное тело вжимается в землю. Хлопки выстрелов, рев удаляющегося мотора.
Я снова на четвереньках. Пули предназначались не мне. На розовой куртке черные дыры с кровавым ореолом. И предсмертный хрип той, что врала мне в глаза:
— Доча моя в Запорожье… Заставили…
На этот раз она не врет. Я расстегиваю ей курку, осматриваю раны, зажимаю самую кровоточащую.
— Потерпи. Сейчас помогут.
Я ищу глазами помощь. Рядом сидит та самая упавшая девушка, по виду вчерашняя школьница, и отряхивает пыль с прозрачного бокса. Она заторможена, но цела — это легкая контузия. В пробитом ящике для голосования горячий осколок оставил подпалину на стопке бюллетеней. Кажется, это волнует сейчас девушку больше всего.
Тело женщины под моей рукой содрогается. Ее взгляд туманится и уплывает куда-то далеко. Наверное, к доче. Она затихает с раскрытыми глазами. Навсегда.
Я рассматриваю свои окровавленные руки. На запястьях защелкиваются наручники. Меня вздергивают, обыскивают и толкают прикладом в спину к военной машине.
38
Я в камере без окон сижу на жестких нарах. Лязгает засов железной двери.
— Контуженый Никита Данилин на выход!
Конвойный сопровождает меня из подвала в кабинет. Это уже третий вызов на допрос за полдня после взрыва в автобусе для голосования. На этот раз помимо суровых военных в кабинете женщина.
Майор, старший по званию, командует даже ей:
— Алена Анатольевна, забирайте Никиту Данилина. Под вашу ответственность.
Я с удивлением узнаю Алену, начальника цеха с «Краскопласта».
— Свободен, Данилин, — продолжает майор. — Пришло подтверждение от ЧВК «Вагнер». Боец с позывным Контуженый проходит реабилитацию.
Мне возвращают документы и вещи. Мы с Аленой покидаем военную комендатуру. Уже ночь. Вдыхаю полной грудью свежий воздух, после спертого духа подвала это особое удовольствие.