Королевская канарейка
Шрифт:
В глазах всё расплывалось, но заметила, что у ежа есть уши, да и большие. Поднесла руку и была приятно поражена тем, что он в неё не вцепился, а повалился расслабленно на бочок и дал себя почесать за ушком и погладить. Ежиным пляскам не порадовалась — потому, что ёж хотел досыпать и тут же задрых на мешке. И потому, что принц как раз был бодр и полон сил.
На завтрак идти было неловко, но есть хотелось. И, несмотря на опасения, я была наполнена ощущением счастья и безмятежности. Мда, как говорил один врач: «Хороший наркоз — залог хорошего настроения!», имея
Владыка, против ожидания, был скорее доволен. Спросил у Леголаса:
— Что, аранен, зов богини сильнее отцовского гнева? — и усмехнулся с сочувствием.
Принц только голову склонил.
Трандуил, переведя взгляд на Глоренлина, медовым голосом пропел:
— Как видите, heru Глоренлин, богиня свободна. Более чем, и никто ей не указ.
Я поняла, чем король доволен, и вздохнула. Мне не хотелось обижать шамана, а то, как я оставила его компанию, могло выглядеть оскорбительным. Я была счастлива в этот день и хотела, чтобы весь мир тоже был счастлив, и жалела о невозможности этого. Пока я, вместо того, чтобы есть, ворочала в голове извиняющиеся фразы, находя их неуклюжими и бестактными и не решаясь озвучить, Глоренлин не стеснялся:
— Богиня, на тебя нельзя сердиться, как нельзя сердиться на солнце или дождь. Это стихия. Может быть, когда-нибудь и для меня ты будешь солнцем, а не дождём. Не печалься.
Звучало высокопарно, но сказано было легко и светло. От сердца отлегло, и я наконец добралась до еды.
Искоса посматривая на принца, только сейчас вдруг осознала, что он не так невесом, как пару месяцев назад: плечи бугрились мышцами, как у молодого бычка, и даже скулы немного раздались. На лёгкости движений это не сказывалось, но удивляло: как же тяжела была его жизнь до того, если здесь, при том, что он не сидел, а тренировался и по лесу за пауками скакал, его так разнесло за два месяца? И ведь ест мало… Эх, хорошо, что тут картошечки нет, а то страшно представить, сколь здоровой красой он бы меня радовал)
— Сын, Блодьювидд думает, что ты растолстел, — голос владыки был весел и ехиден.
Я подавилась и потрясённо посмотрела на короля, но он только заулыбался:
— Она находит, что ты, сын, для неё толстый, а я старый.
Пока я хватала ртом воздух, Леголас успел огорчённо приподнять брови, глядя на меня, и растерянно спросить:
— Но как же так, богиня? Да, я живу без лишений, я счастлив, и поэтому… но ты же знаешь, что это мышцы…
Ну конечно, я знала! Вот только сегодня ночью трогала. Но даже если бы и нет — как можно так глумиться! Я ж не так думала! Более всего желая провалиться, ответила, не в силах сдержать желчь:
— Его величество в весёлом настроении и изволит шутить.
Принц опустил глаза, и в уголке его губ затаилась насмешка.
Мне подумалось, что аранена, может, немного и разносит из-за спокойного нрава, зато король всегда худ, как пескарь, из-за своей ядовитости, хоть и ест, как не в себя. Но какая талия! Поразительно, что моё, моё — можно подойти и положить руки ему на пояс. Какой великолепный мужчина!
Попыталась под его насмешливым взглядом перестать щелкать счастливыми блошками мыслей о его широкой спине, узких бёдрах,
Мда. Король, наверное, слегка завидует, что пришли мы счастливые и голодные, и едим, а ему приходится горящими угольями питаться. Ну ничего, ещё пару дней…
— И я не дам тебе остановиться на хвостике, valie, — и король поднёс тлеющую ветку к кубку со спиртом.
Оставшиеся два дня я провела в обществе эру Глоренлина. Мы побывали на болоте ещё раз, правда, на самом краю, и я училась призывать болотного монстра. Успех пришёл, но я не сразу его таковым осознала. Когда бревноподобное щупальце тяжко обрушилось почти на нас, обдав с ног до головы болотной водицей, даже Глоренлин смутился и засомневался, но потом, побродив, нашёл пришибленную залётную стрыгу, убитую Нурарихёном, и обрадовался.
Даже если шаман и собирался повторить вояж по болоту, то, глянув на меня, обтекающую вонючей жижей, передумал:
— Богиня, нас в таком виде лошади подпустят только если их заколдовать. Предлагаю помыться.
Я облегчённо согласилась. Поблизости оказалась скала с водопадом и крохотным озерцом под ним. Лунный свет дробился в чистых струях воды, но под ногами было ничего не видно. Глоренлин тихо процедил:
— Сейчас… — и вокруг замерцали стайки светлячков.
Разглядев получше, я очень восхитилась красотой водопада и ужаснулась нашему виду. Мрачно сказала:
— Мыться, полагаю, можно не раздеваясь. Заодно и постираем.
Глоренлин рассеяно махнул рукой, распугав светлячков, которые почему-то всё время подплывали к нему поближе:
— Лучше раздеться.
Я последовала его совету и испуганно шарахнулась, когда моя одежда сама поползла к воде. Шаман засмеялся:
— Блодьювидд, ну что ты, привыкни уже. Неужто я так для тебя пугающ?
И, помолчав, добавил, уже с огорчением:
— И ты не смотришь на меня, всегда опускаешь глаза, отворачиваешься…
Тоже огорчилась, а что ответить, не знала. Красиво было вокруг, и Глоренлин наверняка был красив, да только не хотелось смотреть. Помылась кое-как, трясясь от холода — ночь была тепла, но вода почти ключевая; натянула на мокрое тело оказавшуюся уже сухой одежду.
Я была благодарна за науку, но не имела достаточного великодушия, чтобы отблагодарить за неё тем, чего очень хотелось шаману — судя по тому, что он не мог себя сдерживать. Эльфы горды и высокомерны, а этот особенно — раз просит, значит, жжёт его изнутри. Надеюсь, он не будет оскорблён.
— Я не чувствую себя оскорблённым. И просить эллет о близости унижением не считается. Знала бы ты, как владыка порой штаны на коленях протирал перед особенно неприступными красавицами.
Глоренлин вздохнул и помог надеть плащ. Помолчал и сухо добавил:
— Но да, жжёт.
Меня мучили противоречивые ощущения: томление и жар, я действительно привыкла к хорошему, и тело требовало своего; и потусторонний, иррациональный холод.
Глоренлин в последний вечер спросил: