Короли Вероны
Шрифт:
Слезы Джаноццы высохли. Икая, она велела камеристке принести воду для умывания.
– Какая же я глупая, точно ребенок. Антония, пожалуйста, не говори Паоло, что я так плакала. А то ему будет за меня неловко.
Тревога в сочетании с досадой сделали Антонию язвительной. Она не удержалась и спросила:
– Почему ты называешь его Паоло?
– У нас так заведено. Я называю мужа Паоло, а он меня…
– Знаю, Франческой.
Джаноцца безошибочно уловила презрение в голосе подруги.
– Почему ты сердишься?
– Я не сержусь, – вздохнула
– Ты не одобряешь поведение Франчески ди Римини?
Антония не сумела сдержаться и фыркнула:
– Конечно нет!
– Почему?
– Джаноцца, если ты читала поэму моего отца, тебе должно быть известно, что Франческа и Паоло находятся в аду!
– Да, конечно, но у нее есть оправдание. Они с Паоло не виноваты, это все…
– Это все что? Поэзия их толкнула на кривую дорожку? А может, погода? Или звезды?
– Антония, твой отец проникся к ним такой жалостью, что потерял сознание, говоря о несчастных влюбленных.
«Пожалуй, прав был отец, назвав недостаток образования опаснейшей вещью».
– Джаноцца, неужели ты не понимаешь аллегории? В «Комедии» мой отец – не поэт Данте, а персонаж. Он символизирует человека – просто человека. Конечно, ему жалко Франческу и Паоло – как и любой христианской душе. Но в ад их отправил Господь, а не люди, а Господь непогрешим. Господь знает, что оправдания Франчески бессмысленны – она виновна. Она согрешила, и не важно, что она говорит – все равно ей страдать за совершенный грех.
– Но ведь… но ведь это так романтично…
– Какая чушь! И Паоло знает об этом. Он плачет, даже слушая речи Франчески, потому что все понимает. Как ты этого не видишь! Паоло знает, за что им суждено страдать. А Франческа убеждает себя, что виноват кто угодно, только не она. Франческа и на Господа готова вину переложить. Она – чуть ли не самая большая грешница из всех, кого отец встречает в аду. Она даже в инцесте повинна, если уж на то пошло! В ней воплотились все самые отвратительные свойства женской природы, начиная с Евы и кончая сегодняшними грешницами!
Джаноцца вдруг подошла к окну. Над Виченцей поднимался дым – теперь он уже явственно был виден. Джаноцца долго молчала. Очень долго.
Через несколько минут Антония начала чувствовать угрызения совести. Усевшись у ног подруги, она вздохнула.
– Джаноцца, прости меня. Я беспокоюсь о брате. Я все думала о Фердинандо и даже не знала, что Пьетро приехал. Я была уверена, что он в университете, в полной безопасности, а он в это время сражался. Наверно, я говорила с тобою слишком резко. Даже не наверно, а точно.
– Нет. Ты права. Я такая глупая.
– Что?
Джаноцца обернулась и полубезумными глазами посмотрела в лицо Антонии.
– Я очень глупая. В истории Паоло и Франчески я видела одну только романтику. Мне следовало выйти за Антонио. Я хочу сказать, Антонио не так уж плох. Но я думала… это все из-за стихов, что читал Мари в ту ночь. Он читал мне «Ад», я услышала о Паоло и Франческе и решила, что это знак, что нам с Мари суждено быть вместе. Теперь я понимаю: это действительно
И тут Антония поняла, что Джаноцца не любит поэзию – она любит любовь. Поэзия – только средство. Пожалуй, Джаноццу стоит образумить. Поэтическая любовь – это одно, а жизнь – совсем другое.
– Джаноцца, я вовсе не это хотела сказать…
– Нет! Ты права! Это будет моя вина! Если бы я только дала Антонио то, что он хотел! – И Джаноцца снова уставилась в окно бессмысленным взглядом.
«Она чувствует себя героиней французского романа», – изумилась Антония.
Однако она не знала, что еще сказать. Теперь, когда Джаноцца перестала плакать, девушка вспомнила о своих обязанностях. Она открыла ларчик с письменными принадлежностями, достала лист бумаги, чернильницу и отточенное перо.
Джаноцца отвернулась от окна. Грудь ее тяжело вздымалась.
– Что ты делаешь?
– Я должна обо всем написать отцу, – отвечала Антония, не отрывая пера от бумаги. – Как думаешь, хоть кто-нибудь из слуг согласится отвезти письмо в Верону?
– Конечно.
Джаноцца достала из шкафа дорожное платье и накидку.
– А ты что делаешь?
– Нельзя сидеть сложа руки. Я прослежу, чтобы письмо доставили твоему отцу, а потом найду Антонио и постараюсь убедить его отменить дуэль, чего бы мне это ни стоило!
Меркурио бежал, не сбавляя скорости. До сих пор след вел пса по дороге, лишь дважды пришлось отклониться в сторону. Оба раза Меркурио подбегал к роще; видимо, Патино, услышав шум, прятался под деревьями. Оба раза похититель вновь выходил на дорогу и продолжал путь.
Насколько Пьетро помнил, дорога пролегала мимо поместья Монтекки, Монтебелло и Соаве и вела прямо к замку Сан-Бонифачо. Поэтому, когда Меркурио в третий раз свернул в кусты, Пьетро решил, что Патино просто опять пережидал, пока пройдут нежелательные свидетели. К удивлению Пьетро, пес не вернулся на дорогу. Он уверенно побежал сквозь густые заросли к югу.
Как ни странно, Пьетро жалел, что так отчаянно сражался сегодня. Патино вполне мог устроить засаду именно в этой роще, а у Пьетро правая рука дрожала от усталости, правая нога ныла. Он придерживал Каниса и встречал укоризненный взгляд Меркурио, до кончика хвоста захваченного охотой. Но Пьетро не желал из-за спешки попасть в засаду – помощи можно было ожидать в лучшем случае через полчаса. Если Пьетро по-глупому погибнет, Патино увезет Ческо, Детто и Фацио, и тогда ищи ветра в поле.
Пьетро теперь полагался главным образом на слух. Он то и дело останавливался в надежде уловить детский плач, позвякивание уздечки или конское фырканье. Слышалось журчанье воды на перекатах – невдалеке, видимо, был ручей или речка. Пели птицы, да рассерженный ветер все перебирал листья, словно тоже что-то искал.