Корона графини Вревской
Шрифт:
не по-звериному смотрит на меня.
– Я приказал твою пайку тебе оставить, - вдруг говорит он.
– Спасибо. Что это с ним? В камере изменения. Нет Кешки, на его койке сидит новичок, понурый черноволосый южанин и тупо смотрит в пол. Док покуривает у окна.
– Привет, Сашка, - обрадовался доктор.
– Привет. Грузин поднял на меня глаза.
– Меня звать Гиви. Мне о тебе говорили...
– А где Кешка?
– Убили, - выпустил струйку дыма док.
– Как это? Этот же хотел, чтобы мы сами...
– Этот... лежит в больнице с переломанной шеей. На второй день после того как тебя посадили, Кешка и взорвался.
– Гиви, тоже подрасстрельная статья?
– Тоже.
– За что?
– За убийство. Терроризировал торговцев, вот и прибил троих.
– Значит, этот, прохвост, начальник в больнице, и мы сможем спокойно еще просуществовать...
– Это смотря как... Вон Гиви, все до моей жопы добирается, смотри, к тебе тоже пристанет.
– Я ему одно место оторву, успокоится. И тут южанин изменился в лице.
– Я у вас, собак, сам все оторву. Подхожу к столику, где приютилась моя холодная пайка. Начинаю ее выскребать.
– Док, раз начальника нет, может мне не надо сегодня бриться?
– Конечно. Чего зря кожу сдирать тупой бритвой, пусть она отдохнет. Уже задремал в койке, когда кто то дернул меня за плечо.
–
– Тихо, - это голос Гиви, - слезай.
– Иди ты...
– Слезай говорю, хуже будет. Я на втором ярусе и голова южанина четка видна в ночнике света. Подтягиваю ноги в коленях и что есть силы врезаю в пятно лица. Слышен грохот падающего тела. Я спрыгиваю с койки и начинаю лупцевать ногами и руками здорового, крепкого мужика. Рядом очутился доктор, он присоединился ко мне и мы пол часа избивали Гиви. Обессиленные сели на койку.
– В ту ночь, также ко мне подлез, - говорит док, - я же как-никак доктор, знал куда ему съездить, а потом этот мерзавец так орал, что надзиратель все же пришел, дал ему оплеуху и... он затих. Все ему неймется. Здорово ты его. Весь пол в крови.
– Кешку то ты настроил?
– С твоей помощью. Еще тогда понял, куда ты клонишь. Гиви зашевелился и застонал. Доктор подскочил и что есть силы дал ему ногой в лицо. Потом опять подсел ко мне.
– Понимаешь, падаль, она и есть падаль и пусть умные писатели и право охранители
не кричат о том, что смертникам так тяжело, что это не жизнь и они могут исправиться... Это чушь. Страх заставит их исправиться на мгновенье, а потом осмелеют и если позволят обстоятельства, опять будут убивать.
– Док, это чушь. Страх, он и есть страх... Вспомни Колю... Это стала тряпка...
– А я вспоминаю его теорию о том, что нами кто то правит, но не мы сами и ты знаешь, стал относиться уважительно...
– Стареешь, док.
– Иди ты к черту... Пошли лучше спать, эта, сопля, к завтрашнему дню оклемается. Я просыпаюсь и вижу дока, он у окна делает гимнастику. Гиви лежит на своей койке, завернутый в одеяло.
– Привет, док.
– Здорово, Саша.
– Этот то, как?
– я киваю на Гиви.
– Ничего, стонет и плачет. Я привожу себя в порядок. В камеру входит Бесчастный.
– Селиванов, собирайся, тебя от сюда переводят.
– Куда?
– В общую камеру. Твое дело послали на пересмотр.
– Ура. Док подходит и дружески толкает в плечо.
– Саша, поздравляю.
– Спасибо.
– Если ты попадешь на волю, зайди к моей маме, вот адрес, - док поспешно пишет огрызком карандаша на страничке книги и потом, передает ее мне, - скажи, что я не изменился и считаю, что все равно был прав. Если бы мне сейчас удалось заниматься врачебной деятельностью, я бы также помогал людям не мучаться. Как врач-гуманитарий, жить по дурацким законам не хочу и не буду.
– Обещаю, док, зайти к ней и сказать это.
– И еще. Пусть отдаст тебе мою шкатулку, которую я спрятал в ванной, она знает где. Я тебе подарю ее, может и сгодится...
– Селиванов, пошли, - торопит надзиратель. В общей камере 12 двухярустных коек. Шесть слева и шесть справа создают небольшой по центру проход. Я вошел и шум сразу стал стихать.
– Ты кто?
– это ко мне обратился худощавый тип, сидящей у стола на табуретке.
– Перевели из камеры смертников. Сразу стало тихо.
– А... Мне уже говорили. Давно там сидишь?
– Уже пол года, а до этого полтора в общей тюрьме.
– Значит наши порядки знаешь. Звать то как или кликуха есть?
– Звать Сашей, клички еще не имею.
– Заимеешь, будешь у нас зваться Смертником. Меня кличут Михась, звать Михаилом.
Ну иди тогда вон к той койке, Смертник, занимай верх, - парень показывает пальцем куда идти.
– Жила, к тебе напарник. На нижней койке показалась взлохмаченная голова.
– Это... ссышься?
– прохрипела она - Еще нет. Кто то хмыкнул.
– Хоть, капнешь сверху, убью. Я заваливаюсь на верхнюю койку и глупо улыбаюсь, видно от того, что не надо ждать и думать, когда тебя позовут на расстрел. Через час меня поднял староста.
– Эй, Смертник, ты такую бороду отпустил, не пора ли тебе привести себя в порядок.
– У меня бритву начальник тюрьмы утащил.
– Ого. С чего это он вдруг?
– Условия нам создавал... Чтобы мы сами, того...
– Кешка Руль, с тобой сидел?
– Со мной.
– Это он его довел?
– Он.
– Скотина. Кешка был самым лучшим моим дружком... Маркиз, - орет Мишка-Михась в глубь камеры, - достань парню бритвенный станок. Ему, эта падла, начальник, бриться не давал. Мне приносят станок с хорошей бритвой и я с наслаждением снимаю щетину и струпья
старых ран.
– А ты ничего, - хмыкает старший, - хоть и шрамов на лице много. Мальчики, как вы считаете, мордашка ничего?
– Нормально...
– Как милашка...
– Не дурен... Слышны всякие поощрительные голоса со всех сторон. Нехорошее предчувствие кольнуло сердце.
– Вы чего это, ребята?
– Я считаю, его надо от имени нашей братвы продавать, - заключает староста, Мишка.
– Правильно, - несутся крики.
– Я не хочу, чтобы меня продавали.
– Заткнись. Тебе же лучше, идиот. Так решили, продаем?
– орет опять в камеру.
– Да...
– Да...
– Тогда, что бы не попортить товар, никто пальцем его не имеет права задеть. Я почувствовал, на меня наложили - табу.
– Зачем ты это сделал?
– тихо спрашиваю главаря.
– Чтобы тебя здесь не шлепнули. Уже всем известно, что ты насиловал и убивал молоденьких девочек, такое здесь не любят и не прощают. Тебя мог бы любой по этому проткнуть ножичком или невзначай изуродовать, а я тебе сохранил, хоть на какое то мгновение, но жить будешь... Все равно после доследования хана, так и так расстреляют, а тут хоть поживешь немного. Благодари бога, что Кешка, был моим другом.
– А куда ты меня будешь продавать?
– Здесь рядом с нашей тюрьмой, есть другая тюрьма для богатых. Фактически это один изолятор. Каждый год туда производится набор зэков. Эти новые русские покупают себе заключенных для обслуживания своих камер, для утех и еще черт знает для чего...
– Для утех?
– Что с луны свалился. Лучше выбирай, либо туда, будешь там зато жить, либо здесь, тебя посадят на ножик.
– Хрен редьки не слаще.
– Тогда договорились и не вякай.
– А на долго продают?
– До твоего конца или срока. Я ведь все порядки тюремные знаю, если следствие над тобой продлиться хотя бы больше двух месяцев, то расстреливать тебя будут через год. Год жизни, да за это можно и продаться, а там ведь... видно будет, понравишься этим богатеньким, так они может тебя и выкупят. Постепенно втягиваюсь в жизнь камеры. Через шесть дней меня вызвали к адвокату.
– Григорий Иванович, спасибо, что вытащили...
– Все в общем не так плохо, но тебе
– Что, опять не клеится?
– Прокуратура настаивает на своей версии, что при последних убийствах, появился новый маньяк и тебя надо засудить за старое, но теперь показания твоей свидетельницы они решили пересмотреть.
– Но это же главный их козырь.
– Был главный. Похоже свидетельница накрылась. Помнишь, при последней встрече, я
тебе хотел рассказать одну вещь?
– Помню.
– Так вот, я раскопал. Эта свидетельница подставная...
– То есть, как это, ее не насиловали?
– Насиловали, но не ты, а тот, кого милиция ищет, настоящий маньяк.
– Ничего не пронимаю.
– Я тоже. Я настоял, чтобы ее вызвали в прокуратуру и показал ей данные экспертизы, она расплакалась и рассказала следующее. После того как она избежала
смерти и попала в больницу, к ней пришли два парня и показали удостоверения ФСБ.
Они настаивали дать показания против тебя, уверяя ее, что ты и есть маньяк. Подсовывали твои фотографии, оговаривали какие на твое теле есть приметные места. Потом пригрозили, если она не скажет, то ее убьют...
– И что прокуратура?
– Заявила, что помимо ее, за тобой есть другие моменты, которые якобы уличают тебя в совершении преступления. Это то, что тебя видели в тех местах и в те предполагаемые дни, когда были убиты девочки.
– Но это еще не повод для доказательства...
– Правильно, поэтому тебя и перевели на доследование, чтобы их найти.
– Кто же там так хочет меня погубить?
– Не знаю, но похоже люди серьезные, раз подключили высших офицеров ФСБ. Ты на досуге вспомни, что ты там делал до того, как тебя схватили, кому ты перешел дорогу...
– Долго будет еще доследование?
– По нашим законам..., - Григорий Иванович развел руками, - это никто сказать не
может. После завтрака я дремал на своей койке, вдруг около меня очутился староста камеры.
– Смертник, готовься. Сегодня выводят на продажу в ту часть тюрьмы "рабов".
– Много за меня возьмете?
– Долларов двести.
– Не продешевили?
– Нет, мы же знаем, что брачок им подсовываем, ты же там будешь кратковременно... Сам понимаешь, после доследования... того...
– А те, богачи, могут от меня отказаться?
– Это сразу же будет твоим концом.
– Куда не кинь, всюду клин...
– Грамотный ты я вижу. Со всех камер собралось человек пятнадцать, в основном молодые, симпатичные ребята. Несколько охранников ведут нас по бесконечным коридорам в западное крыло
тюрьмы. Перед большими решетчатыми дверями, тщательно обыскивают и по одному заталкивают за нее, там принимают два надзирателя мужчина и женщина.
– Лицом к стенке, - приказывает мне женщина.
– Фамилия?
– Селиванов.
– Статья?
– Еще не знаю. Нахожусь на доследовании.
– Что за чушь? Ладно проверим. Чего там еще нам подвесили? Руки, ноги целы? Чем-нибудь болеешь?
– Нет, здоров.
– Если обманул, удавим. Лучше, по хорошему, скажи сейчас...
– Здоров.
– Ладно. Повернись, ко мне лицом... Что за шрамчики на физиономии?
– Плохая бритва попалась.
– Лицом к стенке, так стоять. Вася, давай следующего. После проверок все группу ведут в... большой спортивный зал, заполненный спортивными тренажерами и снарядами. Там надзиратели выстраивают нас в линейку и
приказывают до пояса раздеться. Вскоре помещение стало заполняться народом, появились хорошо одетые мужчины и женщины. Они полукругом окружили нас, разглядывали и переговаривались. С пачкой папок появился майор и, положив их на стопку матов, сказал.
– Уважаемые дамы и господа, проводим очередной аукцион, выделенных нашим исправительным заведением, лиц, для вашего личного пользования. Я буду называть:
сколько лет, какой рост, за что сидел, сколько осталось сидеть. Ваше дело выбирать. Стартовую цену дает тюрьма. Итак начнем, - майор берет верхнюю папку.
– Григоров Олег, выйди из строя. Большой парень вышел на два шага из нашей шеренги.
– 25 лет, рост - метр девяносто, сидит за ограбление, осталось два года. Первоначальная цена - двести долларов. Начали. В толпе покупателей переговариваются, старая грымза подняла руку.
– Двести пятьдесят - Четыреста, - отреагировал черноволосый толстый южанин.
– Четыреста пятьдесят..., - не сдается грымза.
– Шестьсот.
– Шестьсот пятьдесят.
– Мари Ивановна, отдайте его мне, у вас же есть один, а у меня пока ни одного. Семьсот.
– Не твое дело, Арсен. Семьсот пятьдесят.
– Черт с вами... Майор считает.
– Семьсот пятьдесят - раз, семьсот пятьдесят - два, семьсот пятьдесят - три. Продано. Мари Ивановна можете его взять. Иди к ней Григоров. Следующий, Попов Юрий. Григоров послушно плетется в сторону грымзы. Из строя вышел мой сосед.
– 23 года, метр семьдесят восемь рост, попался на мошенничестве, осталось сидеть
год. Стартовая цена триста долларов.
– Шестьсот, - сразу бросает цену южанин. Никто не реагирует. Майор начинает бубнить.
– Шестьсот - раз, шестьсот -два, шестьсот - три. Продано. Попов идите к хозяину.
Следующий Селиванов Александр. Это меня. Я вышел из строя.
– 27 лет, метр восемьдесят, статья... надо же черт возьми..., все в порядке господа, сидит за убийство и изнасилование молодых девочек. Срок бесконечен. Стартовая цена двести долларов. Меня с любопытством и удивлением рассматривает толпа покупателей.
– Триста, - бросает фразу молодая женщина.
– Пятьсот, - отвечает ей мордастый парень.
– Шестьсот, - хрипло говорит старик.
– Тысяча, - совсем молоденькая женщина лет 25 оглядывает толпу. Там зашумели.
– Тысяча сто, - не сдается молодая женщина.
– Тысяча пятьсот, - поднимает цену парень.
– Две тысячи, - не уступает молодая. Толпа зашевелилась. Майор, потирает руки и говорит.
– Две тысячи - раз, две тысячи - два...
– Две тысячи сто, - женщина не хочет уступать. Парень уже молчит.
– Три тысячи, - нагло смотрит на соперницу молодая.
– Три тысячи сто.
– Четыре тысячи, - вдруг сказал парень.
– Четыре тысячи сто.
– Десять тысяч, - вдруг захрипел старик Молодая возмущенно всплескивает руками.
– Вас то кто просит вмешиваться?
– Так тебе и надо, дрыгалка, - усмехается женщина, - проучите ее, шеф.
– Шлюха.
– А тебе завидно, мужика захотела купить, чтобы потешиться. Шишь тебе. Никто тебе здесь не позволит этого. Хоть миллион выкини. Раз сходка решила, лучше бери
Бориса, тогда у тебе все будет.
– Вы... вы... все, подонки. Молодая выскочила из зала, другая женщина оглядывается на старика, тот, сжав г губы, кивает ей головой. Мордастый парень, который боролся за меня в сделке, тоже одобрительно чмокает губами.
– Десять тысяч - раз, десять тысяч - два, десять тысяч - три. Продано. Топай к хозяину Селиванов. Я отрываюсь с места и иду к старику.
– Встаньте за моей спиной, молодой человек, - хрипит он. Торги продолжаются. Вскоре шеренга заключенных редеет, последних двух не купили,