Красное небо. Невыдуманные истории о земле, огне и человеке летающем
Шрифт:
Доработка заняла больше года. 15 апреля 1955 года Фадеев сообщал Асе: «Лёва несомненно одарён в литературно-художественном отношении. Но у него нет никакой культуры письма, чувствуются даже недостатки, оставшиеся от средней школы (в области языка, даже грамматики), и отсутствие специальной литературной “тренировки”». Выход – надо работать ежедневно и «всесторонне учиться». Фадеев помогал Колесникову, но делал это строго, без скидок. Истинно по-отцовски: помочь, но чтобы это не развращало и не расслабляло, а, напротив, тонизировало, стимулировало становиться сильнее и лучше. Из фадеевских писем можно понять, что Лев, возможно, надеялся на что-то вроде блата, а Фадеев не хотел, чтобы это выглядело как блат. Он и к себе относился столь же требовательно, по многу раз переписывал свои тексты, переживал, что пишет мало.
Ещё при жизни Фадеева, в 1955 году, первую часть «Тайны Темир-Тепе» его крестника напечатал альманах «Советское Приморье». Последняя встреча Колесникова и Фадеева состоялась 14 апреля 1956 года. Через месяц Фадеев застрелится на переделкинской даче. В его душе уже несколько лет полыхал кошмар, с которым Фадеев справляться не мог. Он остался «один в чаще» – так назывался его набросок (их Фадеев оставил куда больше, чем законченных произведений). Отчаялся увидеть впереди свет, решил, что жизнь его потеряла всякий смысл. И всё-таки успел помочь Льву, вывел его на старт, махнул флажком: взлёт разрешаю. Дальше Лев писал и публиковался самостоятельно. А Фадеев воскресным майским днём, полулёжа в постели, прижал к груди подушку (пусть в неё впитается кровь, и пусть подушка хоть немного заглушит выстрел, чтобы домашние не прибежали сразу; если он умрёт не моментально, они хотя бы агонии не увидят), приставил к ней – точно напротив сердца – револьвер и потянул спусковой крючок.
В 1957-м «Тайна Темир-Тепе» вышла отдельным изданием в «Молодой гвардии». В повести изображена Средняя Азия, где Колесников жил до войны, описана атмосфера лётной школы. Начальнику школы автор дал фамилию Крамаренко – видимо, в честь аса Корейской войны, воевавшего над Ялу ещё до Колесникова. Другому герою Колесников присвоил фамилию своего ведущего Берелидзе, переименовав Гришу в Валико. Описывая небесные схватки Великой Отечественной, использовал собственный опыт, даром что особенности реактивной воздушной войны несколько отличались от боя на поршневых машинах.
Литература уже началась, авиация ещё продолжалась. От предложения поступать в академию Колесников отказался – и так, мол, слишком долго учился. Служил в приморской Варфоломеевке, чувствовал себя победителем. А что сбили – так на войне это случается. Проиграл не тот, кого сбили, а тот, кто сдался и сломался.
Колесников был, если можно так выразиться, человеком неровным. Ему то везло, то не везло. На вычерченном им графике собственной жизни – падения и взлёты, странный зигзагообразный пилотаж судьбы. В личном деле о Колесникове говорится то как о прекрасном лётчике, то как о посредственном, от «летает отлично» до «летающего ЧП». О личных качествах: «Весёлый, жизнерадостный человек, хороший общественник». Мама вспоминала: «Летал двадцать лет. За это время ходил и в отличниках, и совсем наоборот». Видимо, сказались и матвеевская одарённость, и матвеевский же характер – авантюрный, эксцентричный, не выносящий рутины… Ещё курсантом, летая на И-16, Колесников попал на «губу» за воздушное хулиганство. Позже, уже на реактивной машине, сделал незапланированный вираж над купающимися в речке девушками. Вспоминал: в небе на него порой накатывал «непонятный восторг», и тогда он что-нибудь «отчебучивал». Однажды капитан Алексей Рой сказал Колесникову: «Вас надо пыйслать в американьску армию, щоб вы там дисцыплыну развалыли». Лев говорил о себе: «Если в одну папку сложить положительные аттестации, а в другую отрицательные, то с первой стоит толкнуться в отдел кадров Совета министров, а со второй на всякий случай дать подписку о невыезде».
К его 50-летию друзья напишут:
Смесь прекрасного и вздора — Чести, братства, сатаны… Что-то в нём от мушкетёра, От гусара, от шпаны…Однажды, вспоминал Колесников, он «вляпался в одну историю» – по своей же вине. Потом – качели идут вверх – ему вернули должность командира звена. В 1956-м наградили вторым орденом Красной Звезды – итог пятнадцатилетней службы в армии.
Колесников освоил ночные полёты. За сложный перелёт с материка на остров (вероятно, Сахалин) получил в полётном листе лестный автограф от самого Водопьянова, приехавшего по каким-то делам на Дальний Восток (именно Водопьянов, как мы помним, в 1930 году открывал воздушное сообщение с Сахалином).
В часть к сыну приезжала мама. Единственный «секрет», который Александра Филипповна раскрывает в своих записках: «Я уже знаю: самолёты называются “миги”. Они маленькие, блестящие, с оттянутыми назад крыльями и хвостами». Она упоминает «старшего товарища» – командира полка Героя Советского Союза Ермакова (тот отличался крутым нравом, но личные дела подчинённых не портил, наложенные взыскания снимать не забывал). Приводит слова замполита: «Воевал ваш сын честно. Ни один его ведомый не получил ни одной пробоины». Пишет о Берелидзе: «Гриша имел много воздушных побед, сбил знаменитого вражеского аса. На войне Гриша и Лёва были как родные братья». У внимательного читателя, особенно в штатском, это могло вызвать вопросы. Где это Лев и Григорий воевали на «мигах» с оттянутыми назад крыльями? Но цензура ничего не заметила – или закрыла глаза: Корея не названа прямо – и ладно.
В последний год службы в Приморье гарнизон наконец благоустроили. Колесников впервые пощупал рукой батарею центрального отопления, жене уже не нужно было высматривать из окна водовозку…
Но шёл 1958 год. Начались «оргмероприятия по армии». Колесникова перевели на должность лётчика-инструктора, впоследствии штурмана эскадрильи в знаменитое Качинское училище, с 1954 года располагавшееся в Сталинграде. Здесь он прослужил около двух лет, а потом грянуло второе хрущёвское сокращение вооружённых сил. Льва Колесникова уволили из армии, которой он отдал почти двадцать лет, в августе 1960 года. Незадолго до увольнения или прямо при увольнении он получил звание майора, но места в небе – таком, казалось бы, просторном – для него не осталось.
Конечно, содержать гигантскую армию было слишком обременительно. Да и, как справедливо пишет маршал авиации Савицкий, «лётный ресурс лётчика-истребителя, то есть запас времени, отпущенный ему его профессией… невелик». Но всё-таки: хороший лётчик, воевавший, желающий служить, способный передавать опыт… Не имеющий другой специальности, учившийся только летать и сбивать. Неужели теперь он не нужен? И что теперь делать тридцатисемилетнему мужчине? Мой одноклассник, окончивший штурманский факультет военно-морского училища, а потом служивший на Камчатке, где год идёт за два, лет в тридцать пять вышел на пенсию и устроился капитаном небольшого невского пароходика. А что делать выпускнику минно-торпедного факультета, где пристроиться на гражданке?
«Лётчик-истребитель… уволившись в запас, навсегда лишается возможности ощутить через рычаги мощь и послушание рассекающей воздух машины. Тоска по этому ощущению умрёт вместе с лётчиком. Я привык к моей тоске. Она помогает мне мотаться по белу свету и что-то там сочинять», – признавался Колесников.
Когда романы заканчиваются свадьбой, это считается хеппи-эндом. На самом деле свадьба – не конец, а начало, отправная точка. Что там ещё будет дальше – бог весть. Вот и мемуары многих ветеранов ожидаемо заканчиваются 1945 годом, салютом и криками «Ура!». Но у большинства этих молодых тогда парней впереди была ещё целая жизнь. Которая читателю, может, не столь интересна, как подвиги и битвы, но есть законы жанра, а есть реальность, состоящая не только из войн и побед.
Многие лётчики после войны продолжили служить и летать, окончили академии, стали большими военачальниками. До маршалов дослужились Покрышкин, Кожедуб, Скоморохов, Константинов. Генералами стали не менее выдающиеся асы Алелюхин, Гулаев, Ворожейкин, Речкалов, Попков, Евстигнеев, Лавриненков… Образцовые военные карьеры. Но в академии пошли, естественно, не все. Кто-то не хотел, кого-то не брали. Генеральских погон на всех никогда не хватает, к тому же армию сокращали.
Демобилизовывались молодые мужики, для которых война стала не только испытанием, но и звёздным часом, – речь о тех, кто остался жив-здоров, отмечен орденами. Война для них была и самым страшным, и самым главным, и самым высоким. Но вот она позади. Надо как-то жить, искать место в мирной обстановке. Герой – не профессия; мир после войны – как бы не тяжелее самой войны. Глубоководную рыбу, привыкшую жить в условиях сильнейшего внешнего давления, у поверхности моря просто разорвёт. То же произойдёт с человеком в открытом космосе, рискни он выйти туда без скафандра. Катапультироваться в мирную жизнь относительно безболезненно удалось не всем. Закадровая, послепобедная биография солдат великой войны складывалась по-разному. Кто-то выстоял, кто-то взялся за стакан, кто-то вообще не смог жить. Учтём и такие обстоятельства, как игла адреналина, игла славы. Иные лётчики, заслуженно получавшие геройские звания на Великой Отечественной, позже допридумывали себе биографии: рассказывали, что они будто бы выполняли секретные задания в Корее и Вьетнаме, и, кажется, начинали верить самим себе…