Красное небо. Невыдуманные истории о земле, огне и человеке летающем

Авченко Василий Олегович

В письмах домой нельзя было упоминать ни Китай, ни тем более Корею. Пепеляев: «Было запрещено в письмах домой писать о войне… Категорически запрещалось пользоваться фотоаппаратом, особенно на аэродромах, чтобы не было кадров с самолётами или их фрагментами. В этом причина крайней скудости фотодокументов, отражающих жизнь и дела наших лётчиков в Корее, где три года не на жизнь, а на смерть шла борьба за превосходство в воздухе. У американцев же, да и у представителей других стран, фотоинформации и даже кинодокументов хватало». Как говорится, начальство предполагает, а инструкции пишутся для того, чтобы их нарушали; именно благодаря нарушителям сохранились бесценные кадры боевой работы «мигов» и их пилотов в Китае и Корее. Что до секретов, то здесь показательны письма Кожедуба жене Веронике. С дороги в Китай он писал: «Сегодня прибыл на конечную точку нашей родной земли. Через несколько часов пересекаем границу». Страну он не называет, но указывает пограничную станцию Отпор. Или вот: «Меня… вызвали на совещание в город, где первый раз я приземлился в конце апреля 1950 года» (Кожедуб незадолго до этого вернулся

из китайской командировки). В письмах он не стеснялся использовать китаизмы: «Думаем – хао (хорошо)». Или: «30 марта я прибыл к самой границе соседней республики, идёт бой, большая группа противника подошла к границе, стрельба, свист моторов… Ну, картину ты представляешь сама. Немножко пахнет порохом, а впрочем, всё в порядке, видали виды». Ещё: «У меня такие суетные дни пошли. Приступаем тренировать вновь прибывшую футбольную команду». «На днях вылетаю в П…» – то есть Пекин. Как ни странно, военная цензура всё это спокойно пропускала. В письмах, переданных в обход официальных каналов, с оказией, Кожедуб откровенничает ещё больше: «Много горя и бедствий я испытал по прибытии в КНР. Еле вырвались из ссыльного места – Дуньфын (восточный ветер, фын – по-китайски ветер) и расположились в Аньшане – 70 километров южнее Мукдена (ань – седло, шань – гора), разместились более-менее, где я окреп (ведь я болел в Дуньфыне, видимо, организм преодолевал местные условия). Подготовились к действиям, я получил команду в конце марта перебазироваться в Аньдун… Это городок на правом берегу р. Ялуцзян, севернее 23–30 километров Корейского залива, аэродром недалеко». А потом – прямым текстом, в нарушение всех инструкций: «Вот уже ровно два месяца, как воюем с американцами. Поработали неплохо. Получил, наконец, благодарность от Красовского. Высшие круги что-то не балуют и считают это только началом».

Тыловая передовая

В Китае Колесникову предстояло пробыть год. Это был последний и самый сложный этап Корейской войны.

Линия фронта давно замерла на 38-й параллели, которая и сегодня разделяет КНДР и Республику Корею. Там дело в основном ограничивалось позиционными перестрелками, зато над Ялу становилось всё горячее. Американцы продолжали уничтожать Северную Корею. Задачей операций, носивших голливудские названия – «Выжженная земля», «Зона пустыни», – был срыв снабжения северян со стороны Китая и СССР. Лев Колесников будет вспоминать: «Города, посёлки Кореи стали буквально исчезать. Бомбили всё: дамбы, каналы, мосты, дороги, поля. Американские пилоты охотились на полях и дорогах даже за отдельными людьми. Разбрасывали “сюрпризы” – мины, замаскированные под игрушки. Это уж прямо адресовалось детям». Местность была вечно в дымке из-за пожаров, вызванных бомбардировками.

На этом этапе война стала преимущественно воздушной. Блэр: «Действия лётчиков ООН, сражавшихся с непрерывно увеличивавшимися ВВС Китая в “аллее «МиГов»”, стали основными новостями из Кореи». Долина Ялу только на сторонний взгляд могла показаться глубоким тылом. Настоящие тылы были в Мукдене, Порт-Артуре, Владивостоке – если говорить о Китае и СССР, в Японии, на Гавайях – если говорить о США. Ялу стала второй, северной передовой.

Как скажет потом Колесников, боевая арифметика всё чаще становилась неутешительной для «мигов». Напряжённость боевых действий возросла, количество вылетов увеличилось. Уже не было сравнительно лёгкой добычи: от использования поршневых истребителей американцы отказались полностью, бомбардировщики осторожничали и работали только ночью. Советские «ночники» вылетали редко и безрезультатно: без радиолокационного оборудования перехватить цель ночью, да ещё в облаках, было малореально.

23 июня 1952 года самолёты с американских авианосцев «Боксер», «Принстон» и «Филиппин Си» нанесли удар по Супхунской ГЭС, на время выведя её из строя. В-29 к операции не привлекали как слишком громоздкие, тихоходные и уязвимые, да и бомбы нужно было сбросить как можно точнее, постаравшись не задеть объекты на китайском берегу. Поэтому использовали самолёты Военно-морских сил, морской пехоты и ВВС: пикирующие бомбардировщики «скайрейдер», реактивные истребители «пантера», способные нести бомбы, а также группу «сейбров» для прикрытия. В какой-то полусотне километров стояли краснозвёздные «миги», но команды на взлёт не поступило. «Мощный грозовой фронт с низкой облачностью – сильным дождём полностью закрыл все запасные аэродромы в Маньчжурии, продвигался быстро и находился непосредственно у Аньдунского аэроузла. Наши самолёты, будь они подняты в воздух, никаких шансов на благополучную посадку не имели», – вспоминал генерал Лобов. Зенитное прикрытие было недостаточным: по американским данным, огнём зениток было подбито только 5 бомбардировщиков. «После двух или трёх сильных взрывов внутри основного здания ГЭС вверх на несколько сотен метров поднялся столб густого дыма и пыли, – пишут Кэгл и Мэнсон. – На следующий день… промышленные предприятия Северной Кореи ощутили сильную нехватку электроэнергии. Столица Северной Кореи Пхеньян перестала получать ток; фабрики и заводы по обе стороны Ялуцзяна были парализованы, многие районы Кореи и Маньчжурии остались без света… Удар по гидроэлектростанциям Северной Кореи серьёзно поднял боевой дух лётчиков морской авиации, утомлённых однообразными действиями на коммуникациях». Лобов задаётся вопросом, что мешало американцам бомбить Супхунскую ГЭС раньше. Ответ находим у тех же Кэгла и Мэнсона: «На протяжении двух лет действовал приказ не бомбардировать… гидроэлектростанции. В первые месяцы войны в Корее это делалось в расчёте на то, что война будет выиграна, а Северная Корея оккупирована. Поэтому следовало не допускать излишних разрушений. Эти гидроэлектростанции

не подвергались налётам и после высадки в Инчхоне, чтобы не дать Китаю повода для вступления в войну. И даже после того как китайские коммунисты вступили в войну, кое-кто всё-таки считал, что бомбардировка этих объектов может отрицательно повлиять на переговоры о перемирии. К июню 1952-го, после целого года споров за круглым столом, стало ясно, что нет почти никакой надежды заключить в ближайшем будущем соглашение о прекращении огня или силой занять всю Корею. Поэтому отказ от бомбардировки того или иного военного объекта… больше не мог быть оправдан… Высшие военные руководители… указывали, что гидроэлектростанции Северной Кореи безусловно являются военными объектами, что они непосредственно усиливают военный потенциал противника. Они обеспечивали энергией радиолокационные станции и аэродромы около Аньдуна, на которых базировались самолёты МиГ-15. Было известно, что многие небольшие подземные заводы в Северной Корее, производящие военную продукцию, используют энергию этих гидростанций. Кроме того, большое количество электроэнергии передавалось в Маньчжурию для Аньшаньского металлургического комбината, Аньдунского алюминиевого завода и угольных шахт в Фушуне».

11 июля без малого сотня самолётов с авианосцев «Бон Омм Ричард» и «Принстон» нанесла удар по Пхеньяну. Бомбардировки заводов, дорог, городов продолжились в следующие дни. Именно в это время Лев Колесников и оказался на северной передовой, чтобы защищать Супхунскую ГЭС и мост через Ялуцзян.

Ему пришлось воевать против новейших «сейбров». На смену F-86A пришёл высокоманёвренный F-86E, который эволюционировал в высотный, оснащённый новыми предкрылками F-86F. Это был серьёзнейший противник. Таких личных счетов, как у Сутягина или Пепеляева, в последний год ни у кого из советских пилотов не было и близко, что, конечно, не умаляет ничьих заслуг. Результативность истребителя сама по себе мало о чём говорит. Если один лётчик сбил пять самолётов, а другой – двадцать пять, это вовсе не означает, что второй воевал лучше первого: слишком многое определяют конкретные условия и задачи.

Теперь состав 64-го корпуса (к осени генерал Лобов передал командование генералу Слюсареву) был наиболее внушителен. Как пишет Игорь Сейдов, впервые одновременно воевали три авиадивизии трёхполкового состава: 133-я полковника Комарова и 216-я полковника Ерёмина из войск ПВО, 32-я Гроховецкого – из ВВС. Им помогали отдельные авиаполки – морской авиации Тихоокеанского флота и ночных перехватчиков. Из «ночников» особо отличился майор Анатолий Карелин. Он сбил не менее пяти бомбардировщиков, был удостоен звания Героя.

Противник был опытен, имел численный перевес. Показателен опыт морских авиаторов ТОФ. 578-й истребительный полк Тихоокеанского флота подполковника Доброва прибыл в Аньдун в августе 1952 года. Капитан Андрющенко, эскадрилья которого в первом же бою 15 сентября потеряла две машины, вспоминал: «Проявилась недоученность резко маневрировать звеном и вести бой на огромных скоростях и запредельных перегрузках». 29 сентября погиб старший лейтенант Мещеряков. 26 ноября – вновь неудача: сбиты и катапультировались Царьков и Дорошенко. Зато 16 декабря восьмёрка капитана Швецова без потерь сбила 2 «сейбра». В феврале 1953 года морские лётчики убыли обратно в Приморье. Всего 578-й полк сбил 4 «сейбра» и подбил 2, потеряв 11 машин и 2 пилотов. Командование отметило слабую подготовку морских лётчиков. На замену с приморского аэродрома «Новороссия» отправились лётчики 781-го истребительного полка ТОФ подполковника Снопкова. Теперь «моряков» вводили в бой осторожнее. 9 марта лётчик Касприк сбил первый «сейбр», но его не засчитали – не было подтверждения с земли. Последние победы, одержанные в Корее советскими лётчиками, относятся к 20 июля 1953 года, причём отличился именно 781-й полк: восьмёрка майора Бакарася, прикрывая мост через Ялу, сбила 2 «сейбра» и подбила ещё 1, не понеся потерь. Всего полк сбил 12 и подбил 7 машин при потерянных 9 «мигах» и 5 пилотах.

Под крылом – Ялуцзян

В бой Колесникова и его товарищей пустили не сразу, даже прозвали «голубями мира» – учли невесёлый опыт первой половины 1952 года. Около месяца готовились, во второй половине августа приступили к выполнению боевых заданий с аэродромов «Мукден-Западный» и «Аньшань». До начала 1953 года дивизия Гроховецкого находилась во втором эшелоне корпуса. «За речку» не летали – прикрывали приграничные аэродромы от самолётов противника, подлавливавших на посадке усталые «миги».

Командиром эскадрильи, куда входил Колесников, стал Пётр Миронов. В годы Великой Отечественной он защищал небо Москвы, в 1945-м участвовал в разгроме Японии, в Корее сбил 3 самолёта.

Колесников сначала был старшим лётчиком, потом числился командиром звена, но фактически звена ему так и не дали. Он был ведомым Григория Берелидзе – товарища ещё по лётному училищу. Берелидзе родился в 1922 году в Грузии, в селе Сакао близ города Они. До войны поработал учителем в школе, в 1940 году был призван в армию, служил сначала в кавалерии.

Первый боевой вылет Колесников и Берелидзе совершили 16 сентября 1952 года. В сентябре три, в октябре восемь раз друзья летали на прикрытие и деблокирование аэродромов передового базирования, но встреч с противником не случилось. В ноябре – ещё семь вылетов. Впервые увидели в небе врага, но обошлось без стрельбы. 18 ноября эскадрилья открыла боевой счёт: комэск Миронов подбил «сейбр». 22 ноября Миронов и старший лейтенант Малютин сбили двух «сейбров», старший лейтенант Василий Лазарев подбил ещё один. 10 декабря пара Берелидзе и Колесникова провела первый бой со стрельбой. Эта схватка со звеном «сейбров» сложилась неудачно – был сбит и катапультировался замполит эскадрильи Лазарев.