Крепость
Шрифт:
Пока Мальцов разминал пояс, крутил плечами и приседал, появилась и соседка. Вчерашнее печальное настроение как рукой сняло. Она сполоснула кипятком деревянную бадью, притащила несколько сахарных мешков под кочаны. От бадьи и красных Лениных рук шел густой пар.
– Погоди, Лена, дай чаю попью, я зайду за тобой.
– Пей на здоровье. Я начну, подойдешь.
Ей не терпелось приступить к работе. Взяла с лавочки длинный нож, поводила им по кирпичине и вдруг воткнула лезвием в заборную штакетину: что-то вдалеке, за лесом, привлекло ее внимание.
– Что там?
Но уже и сам увидел: над лесом поднимались густые клубы черного дыма.
– Беды край!
– Думаешь, дом?
– Смотри, как тянет, не костер, точно.
– Может, покрышки жгут?
– Беда, Иван, дом горит. Бежать надо.
– Там своих людей полно, не успеем.
– Надо отливать соседние, этот уже не спасти, каждые руки пригодятся. – Лена сказала, как припечатала, и сразу засобиралась. Замотала платок, запахнула ватник. – Пойду сапоги надену.
– Погоди, тогда и я пойду.
Он быстро оделся, схватил кусок хлеба с сыром, отхлебнул кипяченой воды, дожевывал на ходу.
Шли лесом, Мальцов подлаживался под Ленины шаги, она старалась как могла, но скоро запыхалась и встала.
– Страшнее пожара ничего в деревне нет, я это не раз видела. Иди, поспешай вперед, я догоню.
Однако он подождал, дал ей продышаться. Снова зашагали, сапоги разбрасывали брызги из свинцовых луж, капли падали на тонкий покров снега и прожигали его, оставляя отвратительные черные дыры. Ноги в резине быстро застыли. Шли молча, Мальцов всю дорогу дышал на костяшки пальцев, досадуя, что забыл захватить перчатки.
Сгорел дом Вовочки. Он занялся под утро, часов в пять, когда все еще спали. Пожарная машина из Спасского приехала на полчаса раньше их с Леной, когда отливать дом было уже бессмысленно, крыша рухнула на глазах у пожарников.
Спасать следовало соседний дом. В нем жил Валерик. Пожарники получили от него авансом три бутылки пойла, наскоро похмелились, растянули рукав и принялись лить воду на стены и крышу, чтобы не занялись от жара и носящихся в воздухе искр. К пожару сбежалась вся деревня. Снег вокруг горящего дома истоптали, в жирной глине ноги скользили и разъезжались, Мальцов чуть не упал и поспешил отойти подальше, к сбившимся в группку женщинам. Они стояли напуганные, повернувшись вполоборота к полыхающему остову, и скорбно молчали, чуть опустив головы, как жены-мироносицы у Гроба Господня; в расширенных зрачках плясали отблески огня. Пламя лизало стены, внутри горящего дома что-то лопалось и трещало. Затем с грохотом обвалилась последняя потолочная балка, державшаяся невесть на чем, потянула за собой остатки кровли, и разом вспыхнула старая дранка, в небо взлетели языки пламени, над которыми разлетелись в небе целые снопы алых брызг. Бабы заголосили, но кто-то шикнул на них басом, и они разом замолчали, некоторые принялись обниматься от испуга. Вовочку нигде не было видно, шептались, что из пожара он выбраться не успел.
– Сам сотворил, жить не схотел, – всхлипывая, прошептала какая-то баба с краю, но подружки ее не поддержали, замкнулись в себе, неотрывно смотрели в адское пламя.
Около своего дома метался Валерик, материл пожарных, у которых скоро кончилась вода в бочке, истерично взывал к сельчанам, чтобы вставали в цепь и начинали отливать ведрами. Пожарную машину завели, отсоединили рукав. Старый «зилок» дернулся раз, другой, заскрипел ржавым железом и пополз на первой передаче к ближайшему водоему под горой. Побежали за ведрами, началась неразбериха. Валерик сновал от группы к группе, просил, умолял, заискивающе заглядывал в глаза каждому. Улыбка на его измазанном пеплом и сажей лице походила на гримасу. При этом он еще и не переставал всем жаловаться, бубнил как заведенный:
– Вовочка за бутылку заплатил, а ночью в три пришел, еще пять бутылок взял, сказал, что Мальцов ему за собаку отдаст. Как теперь быть? Двести пятьдесят рублей потерял!
– Человек сгорел, глядишь, и его дом займется, а ему хрен по деревне, одни деньги на уме! – зло сказала какая-то баба.
– Надо отливать, вставайте в цепочку! – скомандовал мужской голос в толпе.
До колодца было метров двести, стали выстраиваться в цепь. Встал в нее и Мальцов, ему досталось место совсем близко к горящему дому.
Он не мог оторвать глаз от пламени, его тянуло прямо в огонь, хотя от невыносимого жара кожа на лице едва ли не вздулась, как тесто в печи, слизистая в носу пересохла и каждый вдох доставлял заметную боль, на лбу выступили капельки пота. Куртка накалилась, рукава и ворот обжигали кожу, к молнии страшно было прикоснуться. Огонь бежал по поверхности завалившейся крыши волнами, обнаженная обрешетка походила на пылающие ребра гигантского живого существа, жар подвергал их адским пыткам – гнул, ломал и корежил, а вырывавшиеся из глубин подполья длинные треугольные языки пламени лизали остов кровли снизу и с боков, пытаясь истребить, уничтожить ее остатки и вырваться на свободу, глотнуть свежего воздуха, которого так не хватало в захламленной тесноте пожарища, чтобы обрести силу, способную прожечь сами небеса. Волна, прокатившись по всей длине кровли, на миг задыхалась, и на опаленной поверхности вспыхивали и гасли мелкие синие огоньки – так догорала схватившаяся дранка. Затем, вдруг, рождалась новая волна, подпитанная огнем из подполья. Она пролетала новым шквалом и, взметнувшись в небо, перерождалась в вонючий сизый дым. Ей вслед, без передышки, начинал снова сильно бить из подполья огонь – оттуда, куда провалились доски пола и нападали не выдержавшие напора пламени ребра обрешетки. Наконец в глубине занялся и начал стрелять съехавший с дранки шифер. Засвистело и заухало одиночными, но скоро листы шифера прокалились и занялись, и тогда уже застрочило, как из пулемета. Люди инстинктивно отскочили подальше. Стену огня пробивали теперь летящие в разные стороны огненные брызги, обгоняя их, как маленькие метеоры, неслись осколки шифера, оставляя за собой дымные полосы. Куски падали на огород и дорогу, залетали к Валерику на крышу, сидящий на коньке пацан сметал их метлой вниз. Шиферные бомбы зарывались в мокрую землю, прибавляя к гуду пламени, уханью и треску ломающихся конструкций свое змеиное шипение. Две стены дома еще стояли, пламя обглодало их, превратив в черные пупырчатые головешки, в пазах тлели и осыпались искрами раскаленные докрасна ленты пакли. Сизый дым сменил цвет на черный, он поднимался отвесно, энергия горящего дерева сворачивала его в жирную, коптящую небо спираль. Сверху на людей сыпались хлопья сажи, пепел и трескучие искры. Наконец внутри дома что-то гулко ухнуло, крыша зашаталась и окончательно ушла вглубь, проломив остатки пола, в небо взметнулись ярящиеся алые хвосты. Две стоявшие до поры стены не выдержали напора пламени и вывалились наружу, бревна покатились прямо к Валерикову палисаднику. Пожарные бросились растаскивать их, дружно заработали баграми. Цепочка встрепенулась, народ как будто дернули за веревочки: от колодца начали подавать ведра с водой. Люди взмахивали руками, принимая ведро правой рукой, передавали соседу, левой отдавали пустые. Приладились, поймали ритм. Ведра взлетали и опускались, взлетали и опускались, словно театральные кораблики, путешествующие по нарисованным волнам. Отливали лишь то, что раскатилось, да стену Валерикового сруба, сизые струи воды вылетали из ведер и, едва коснувшись темных бревен, вскипали, шипели, пузырились и на глазах превращались в пар. Работали истошно, так же и кричали, матеря нерасторопных, что, неловко приняв ведро, проливали воду на свои и на чужие ноги и сбивали ритм. Мальцов переваливался с ноги на ногу, принимал и толкал ведро дальше, стараясь не думать о Вовочке, но в голове вертелись его пророческие слова, что жить осталось день или, может, два.
Кто-то дернул его за рукав. Он повернулся: перед ним стоял Валерик.
– Иван Сергеевич, ты Вовочке недоплатил двести пятьдесят рублей, ты мне их отдай!
Кровь бросилась в голову, Мальцов шагнул из цепи:
– Деньги? Какие деньги? Я ему ничего не должен. Вовочка мне пса подарил, упросил взять, кормить щенка ему было нечем, понимаешь? Ты людей своим пойлом спаиваешь, от него все беды! Ты и Вовочку на тот свет отправил, гад!
– Как же, Вовочка не дурак, чтоб просто так щенка отдать… – чумазая харя Валерика скривилась в гримасе. – Он сказал…
Мальцов схватил его за грудки, тряханул и вдруг заорал изо всей силы:
– Человек сгорел заживо, сосед твой, а ты о деньгах!
Развернулся и с силой оттолкнул от себя. Валерик отлетел и шлепнулся на пятую точку прямо в жидкую грязь. Вскочил, попытался отряхнуться, но только размазал глину по штанам. Беспомощно оглядел перепачканные руки, угрожающе поднял над головой кулаки. Чьи-то руки схватили Мальцова за плечи, люди побросали ведра и растащили их в стороны. Все явно были на стороне Мальцова. Валерик стоял один, ощерившись, что волк против стаи собак, мелко дрожал всем телом.
– Так не пойдет! – взвизгнул он. – С тебя причитается, еще ответишь! – Развернулся и убежал к пожарным, принялся материть их, срывая накипевшее зло.
Но не на тех напал. Широкоплечий мужик в сварной робе схватил его за шиворот, как кутенка, рванул на себя, притянул близко-близко и что-то горячо прошептал Валерику на ухо. Потом наотмашь, как в бубен, дал кулаком в нос, поймал за ворот откинувшуюся голову, добавил еще и отбросил, будто испорченную вещь. Подмигнул Мальцову: «Не ссы, парень, твоя правда!» Валерик не упал, стоял, врыв ноги в землю, как бычок, заработавший удар кнута, мотал головой, из разбитого носа капала черная кровь. Наконец вытер нос рукавом, разглядел на рукаве кровь, потрогал нос, как-то по-детски, словно боялся обжечься, ойкнул, поднял совершенно бешеные, мутные глаза на пожарного, истошно завопил фальцетом и дал деру, побежал куда-то к себе на огород.